Муж напрокат

— Дурак, что ли? — Отходит Максим ещё дальше, к окну, начинает тюль в длинных пальцах вертеть.

— Живем мы тут все под боком, и поначалу было всё нормально, активно и часто у нас… Каждый день!

— Мне неинтересно, Ксения, это ваши дела, — глядя в окно. — Девчонки твои в бочку залезли и плещутся — это нормально?

А я так перепугалась из-за его басен. Я фактически приревновала мужика, которого знаю чуть больше двух часов. И внутри бурлит так много всего, что меня уже не остановить:

— И вот мы с Афанасием не спим уже давно. Нет у нас постели, Максим. Я не понимала. Ну что не так? Думала, может, это связано с лишним весом. На тот момент, в нашу первую попытку, я немного поправилась, но он не говорил по этому поводу ничего, хоть я и спрашивала. Я округлилась, но не прям чтобы сильно. — Вижу, как заострились скулы Дубовского, как губы сжались в тонкую линию, ему не нравится то, что я сочиняю. — Так вот, я набрала немного. Весила девяносто килограмм при росте сто шестьдесят, ну, аппетитно выглядела: не толстая женщина, скорее сочная девушка. И я не брала в толк, почему у нас всё пропало? Искорка! Огонёк погас! Пыталась говорить с ним, а Афанасий мой молчок.

При слове «мой» Максим втягивает воздух. Ничего. Пусть терпит. Вон каких сказок мне насочинял, я чуть губу до мяса не искусала. Я тоже сочинять умею.

— Ну он мужик роковой, Афанасий-то. Если и раньше было у нас что-то, то всё происходило быстро, без разогрева, без лишнего. Страстный Афанасий за пятнадцать минут управлялся. И довольный отворачивался спать. Уж очень он горяч в этом деле. А в тот год вообще всё попрало. Ну я ради Афанасия, конечно, постаралась. Сбросила вес, бегать начала, скакалку купила, хула-хуп завела металлический, — продолжаю громче, — скакала как горный тушкан, чтобы Афанасию нравиться! И вторая наша попытка, спустя год, удалась! Ох, когда я вернулась к своим пятидесяти килограммам…

— Хватит! — Резко оборачивается Максим, оставляет штору в покое и пересекает кухню.

Идёт ко мне. Снова толкает к холодильнику, заглядывая в глаза, отбирает половник, швыряет нож. Давит всем телом. В очередной раз дышит в губы и напрочь лишает разума.

— Я не хочу это слушать! Повторяю, мне неинтересно!

— Нравится?

Что я творю? Куда меня несёт? Отчего всё внутри горит от его такой яркой реакции? С ума сошла! Чокнулась! Не иначе! Какие-то игры веду непонятные!

— Нет. Не нравится мне это, Ксения!

— То-то же! Больше не шути так, Дубовский! Любовницы, дети! Жёны!

Он ничего не отвечает и просто обдаёт своим горячим дыханием мой рот и подбородок. В этот момент бульон, судя по шипению, окончательно тушит огонь на плите. Так я никогда не сварю этот треклятый борщ.

— Очень интересный фиктивный брак у нас с тобой получается, Максим Дубовский, — шепчу, закатываю глаза и сама не соображу, что уже с азартом жду очередного поцелуя.

Максим ничего не отвечает и на этот раз касается губами моей шеи. От этого горячего ощущения я почти лишаюсь чувств.

* * *

Максим ласкает мою шею. Медленно, нежно и в то же время настойчиво прогуливается губами по коже. Это невыносимо приятно. Хотя, наверное, не совсем нормально, ведь мы едва знакомы друг с другом. Но всё равно хорошо. Даже очень. Я больше скажу: это в высшей степени перебор ощущений. Просто десяточка по пятибалльной шкале. Дубовский в этом мастер, он будто цепляет каждую клеточку, пробираясь в самую суть.

Чувствую, как по телу бегут мурашки. Взлетаю куда-то вверх, потом камнем лечу вниз и дальше снова парю до звезд и обратно. У него отлично получается. Сразу видно опыт, накопленный годами.

Но что-то не дает мне расслабиться полностью. Судорожно пытаюсь понять, что конкретно, и вдруг откуда-то из глубины сознания яркой неоновой вывеской перед глазами высвечивается следующее: «Дети залезли в бочку».

Мама-мия! До меня наконец-то доходит, что я творю. Я же прежде всего мать и уж потом безмозглая, подтаявшая от красивого мужика баба.

Мне нужно бежать и спасать девочек, пока они не утонули или какой другой беды не наделали.

— Вот она, Максим Дубовский, вся моя жизнь. Сплошная суета. — Давлю ему на плечи, отодвигая в сторону, отклеивая нас друг от друга.

Затем делаю шаг к плите и выключаю потухшую конфорку под неудавшимся борщом. Попутно прихватив полотенца, бегу к выходу.

— Только и делаю, что ношусь туда-сюда. У неподготовленного фиктивного кавалера может крыша поехать.

— Ничего. Я, Ксеничка, закалённый истеричными богатыми бабами, меня не страшат две маленькие девочки.

— Даже так? — Надеваю шлёпки, брошенные у входа. — А может, я тоже истеричка?

— Нет, ты — прелесть. Я тебя уже раскусил.

— Отлично. — Усмехнувшись, бегу на улицу.

Дети с криками плещутся и разливают воду через верх. А я пытаюсь привести мысли в порядок и включить строгую мать. Я ему втирала, что не люблю поцелуи и обмен слюной, что читать обожаю, а сама, как масло, от его приставаний растаяла. Уже почти три часа веду себя как дурочка.

Когда из сарая вернулась с лампочкой, планировала девочкам варить кашу, чтобы дать перед сном, а в итоге зачем-то взялась за борщ.

— До твоего приезда я была барышня с юмором. — Пытаюсь остановить творящийся хаос, хватаю малышню за руки. — А теперь я беспечная мамаша без мозгов.

— Но шутки-то у тебя дурные, особенно про Афанасия.

— Да?

— Да, — уверенно кивает Максим, удерживая на месте качающуюся туда-сюда бочку.

— А мне показалось, забавно! К тому же у тебя не лучше.

Мы переглядываемся. И тут в разговор встревает поднявшаяся с пня соседка.

— Не стала при Виолетте распространяться, а то у неё язык как помело. Но я в курсе, что Егорка насоветовал тебе мужика по объявлению. И ты нашла вот это? — оглядывает умудренная опытом Михайловна Максима. — Ты же понимаешь, что он совершенно не подходит. В это никто не поверит. За Афанасия надо было идти, сколько раз мне это сказать, чтобы до тебя дошло?

— А я говорила ему. Говорила и говорила, но его не остановить.

— Анна Михайловна, так, кажется, вас зовут? Мне думается, учитывая преклонный возраст, вы уже устали от этого шума и вам пора принимать лекарства.

— Я в порядке, мальчик. Ты мне Ксюшеньку не путай. Я за неё порву.

— Я уже догадался, но со мной ей как раз ничего не угрожает, а вот ваш Афанасий у меня ещё получит.

Михайловна смеётся. А я закатываю глаза, продолжая бороться с веселящимися в воде детьми.