Музыка любви

На первом этаже приветливо распахнул двери бар «Посмотри на меня, красавчик». Раньше там располагался магазин соленой рыбы, где мать Андреу любила покупать треску, ныне же это было относительно респектабельное место для вечерних встреч за коктейлем. И сейчас Андреу зашел сюда в надежде обрести равновесие, пропустив стаканчик-другой, и поговорить по душам с Авророй. Оглядевшись вокруг, они хором констатировали:

— Мы одни.

— Мы одни.

И дружно рассмеялись — это они уже проходили. Андреу, как тогда, впился взглядом в глаза Авроры, заставляя ее чувствовать себя бесконечно уязвимой.

— Ты не отвечала на мои звонки, — спокойно заметил он.

— Я боюсь.

— Меня?

— Не тебя, нет. Себя.

Андреу осторожно погладил ее руку кончиками пальцев. «Отчего мы так разительно меняемся, стоит нам оказаться вместе? Отчего я так волнуюсь, что не могу даже разговаривать с тобой по-человечески?»

Сердце Авроры бешено колотилось. Тук-тук, тук-тук, радость-страх, радость-страх... Она поспешила направить беседу в безопасное русло:

— Ты долго жил в этом доме?

— До тех пор, пока не подвернулась возможность уйти. Вернулся только в день нашего знакомства. Не смотри на меня так, сама же знаешь. Кажется, ты знаешь обо мне абсолютно все.

— Да? — В глазах Авроры светились невысказанные вопросы.

— А вот я о тебе — почти ничего.

— Что-то не верится. Как ты меня сегодня встретил? Откуда знал, что я в это время пойду по этой улице? Случайность?

— Мне столько надо тебе сказать...

Официант принес бокалы, и конец фразы растворился в мятном запахе мохито. Он чуть было не признался насчет Борхи. Но вместо этого решил поделиться сведениями, добытыми в Каннах после ее отъезда.

На следующий день он вернулся в Жуан-ле-Пен, в тот ресторанчик, где они были, поскольку отец в своей серой тетрадке с нежностью вспоминал некую мадам Тету, с которой водил знакомство на французской Ривьере. Спросив о ней, Андреу выяснил, что нынешняя хозяйка — ее прямой потомок. Женщина рассказала, не скупясь на подробности, что юный официант по имени Жоан Дольгут и прекрасная как ангел колумбийка оставили незавершенную историю любви за столиком, за которым с той поры никто больше не сидел, на песчаном пляже — там, где Андреу и Аврора вместе встречали рассвет. Приятное совпадение.

Старая мадам Тету скончалась, но перед смертью успела передать внучке эту повесть о несбыточной мечте, и та, не зная, есть ли в ней правда, все же решила сохранить в бабушкину честь траченный годами столик. По крайней мере олива, изрезанная сердечками с инициалами «Ж» и «С» внутри, действительно существовала. Андреу поначалу не поверил, но хозяйка ресторана показала ему дерево, и зрелище произвело на пего глубокое впечатление.

В заключение мадам Тету сказала следующее. Последнее, что известно ее семье о влюбленном официанте: в 1940 году, в разгар войны, он, влекомый безрассудной страстью, взошел на борт трансатлантического лайнера с твердым намерением добраться до Колумбии. Больше вестей от него не было.

— Как ты думаешь, что там произошло, в Колумбии? — задумчиво спросил Андреу.

— Мама ни о чем таком не упоминала, — откликнулась Аврора. — Ты знаешь, сколько времени твой отец там провел?

— Понятия не имею. Его отдаленное прошлое покрыто густым туманом. Да и не столь отдаленное отчасти тоже, но мы обязательно все выясним. — Он взял руку Авроры и с нежностью поднес к губам: — Не знаю, зачем судьба нас свела, но уверен, что причина есть... и очень важная. Ты себе не представляешь, как вся эта история меня изменила...

— Наверное, человек меняется, когда понимает, что такой как есть он застрял на месте, не может двигаться вперед.

Андреу умирал от желания прикоснуться к ней. А если он заключит ее в объятия и остановит часы?

Забыть обо всем и спрятаться в маленькой квартирке в Борне, откуда он вырвался, чтобы найти себя и двигаться вперед... Сейчас его представления о смысле жизни были не менее смутны, чем в те дни, когда он начинал строить свое будущее вдали от отца.

— Хочешь подняться? — Он постарался, чтобы приглашение прозвучало галантно, но голос умоляюще дрогнул.

Аврора молча смотрела на него. Зловещий вопрос, преследующий ее день и ночь, оставался в силе, но меньше всего ей хотелось задаваться им сейчас.

Они поднялись.

На пороге их встретил свежий аромат роз. Аврора и Андреу задержались в коридоре, прислушиваясь к неуловимым изменениям в атмосфере. Казалось, будто вся обстановка дома пробуждается от летаргического сна, чтобы тепло приветствовать их. Безмолвный рояль ожидал легких рук Авроры, паркет, устланный фатой невесты в день смерти Жоана и Соледад, светился странным светом. Во всех вазах стояли букеты белых роз, в окна задувал весенний ветерок, играя с занавесками, словно с парусами корабля, только вышедшего в море. Страстное напряжение между мужчиной и женщиной усиливалось.

— Сыграешь для меня? — Он подвел ее к роялю.

— Tristesse?

Но едва она подняла крышку рояля, Андреу не выдержал ее опьяняющей близости. Мягко взяв Аврору за плечи, он развернул ее к себе лицом, при поднял и усадил на открытую клавиатуру, откликнувшуюся звучным арпеджио. Под смятенный вздох аккордов она ответила на поцелуй, всей душой раскрываясь ему навстречу.

Сильные руки со сдержанной жадностью заскользили по ее телу, рождая музыкальные темпы, никогда прежде ею не слышанные. В неторопливом andante ma non troppoего пальцы пробегали по ее груди, вызывая к жизни самую восхитительную из сонат. От дышащего мрамора под расстегнутой блузкой он в решительном adagio molto е cantabileспустился вниз к ее бедрам, лаская все настойчивее, все ближе к центру, к средоточию человеческого бытия. Рояль вздрагивал под весом ее тела приглушенной мелодией. В ней слышалась «Аврора» Бетховена. В ней пело ликование. Allergro... Vivace... Allegro molto vivace.. .Пальцы Андреу достигли сокровенных глубин... Море наслаждения... Largo... Apassionato... Largo apassionato...

Он добивался от ее тела виртуозного звучания. Да, он умелиграть на фортепиано.

Когда Аврора вернулась с облаков под утихающие звуки своей личной сонаты, по щеке ее скатилась слезинка — квинтэссенция счастья. Андреу раздел ее до конца, и она, обнаженная, сидела на рояле, словно сошедшая к смертному муза, напрочь позабыв о своих сомнениях и тревогах.

Ее белоснежная кожа казалась еще белее на фоне блестящего инструмента. Она замерла живым олицетворением недостающей клавиши, вибрирующей «фа», готовой звучать снова и снова. Руки виртуоза снова сжимали ее, крепче и крепче, он целовал ее всю, от трепещущих губ к шее — и вниз, вниз, миллиметр за миллиметром... живот, бедра, все ближе к центру, учащая ритм... пока она опять не заплакала. Слезы текли по ее лицу, а пальцы опытной пианистки уже готовились исполнить целый концерт на самом изысканном из инструментов — теле возлюбленного.

Не вставая с рояля, Аврора раздевала его медленно, но целеустремленно: галстук и рубашка полетели на пол, в то время как губы ее нежно исследовали мощный торс. Внезапно он остановил ее, снял с рояля и повернул спиной к себе, лицом к инструменту. Мраморная спина против раскаленной груди... Он посадил ее к себе на колени, прижал, обхватив ладонями грудь, и хрипло шепнул на ухо:

— Играй...

Аврора попыталась сосредоточиться на нотах. Андреу неутомимо ласкал ее, творя совершенно новое прочтение шопеновской Tristesse. Рояль источал аромат все сильнее, стонал в унисон с пианисткой, плакал с ней счастливыми слезами, таял, пульсировал живым дыханием. Объятая желанием, Аврора превратила Tristesseв гимн радости и жизни. Руки Андреу задавали ритм, он проникал в нее все глубже, то неистово, то бережно, еще глубже, причиняя боль без боли, не раня, но освобождая...