Музыкальный Дом

Уилл взглянул на ладони, и они были того же цвета, что и у существа: черный глянец смолы. Как давно? Он вообще был похож на человека? Он вообще человек?

Карающая длань. Жертва, которая вернулась, чтобы принести возмездие. Ты тот, кто обрушивает наказание на головы грешников. Жалости нет места на суде.

Неведомая сила потянула его наверх, и Уилл не стал сопротивляться. Может, мама все-таки утопила его тогда? О’Мэй говорила, что некрещеные дети попадают в чистилище. Это оно? Может, он спит здесь, и ему снится, что он работает с ФБР? Может, всем здесь снится их жизнь?

Чужие руки тянули его вверх. Пока он всплывал, казалось, не он идет навстречу свету, а свет несется прямо на него, как огни поезда в тоннеле. Все ближе и ближе, пока тот не осветил каждый угол, изгнав тени и неприятно ослепляя.

Поднимаясь над полями мертвых тел, Уилл слышал музыку. Знакомое тиканье и тяжелые, мощные удары, напоминающие биение сердца, были лишь фоном для настоящей симфонии. Симфония открылась ему, и он заглянул глубже во тьму и прозрел.

Тела складывались в узоры, цветы, в изгиб линий, лилась музыка: хихикающий ручеек, довольный, кокетливый, зазывающий. Все еще как эхо, живое и танцующее, плясала и подпрыгивала песня, замерла на секунду и радостно понеслась, как поток, упершийся в каменную преграду и разорвавший ее под напором течения. Исподволь вместе с музыкой спала серая пелена.

Смерть оказалась прекрасна: тела разлагались и давали пропитание цветам, цветы — животным и насекомым, пчелы собирали текущий, сладостный мед, превращая гниль и разложение в круговорот природы.

Струны зазвучали как ледяная капель, разбивавшаяся о камни, скрипка подпевала резким смехом и то быстрыми, то медленными волнами. Перезвон достигнул пика, а затем замер. Как сосулька, держащаяся на последнем слове, звук прыгнул и разбился в тысячи других. Уилл схватился за грудь, дух перехватило, будто его сердце запустили заново.

Он рвано вдохнул раз, другой. Песня отзывалась на каждое биение крови в висках, звуча на самом деле из него самого, как из огромного раструба граммофона. Став громоотводом, динамиком, тем, кто принял, наконец, сигнал, который не слышал никто, Уилл чувствовал, как внутри с каждым резким звуком проезжает пила прямо по живому: зазубренный край не оставлял ран, но боль — внезапная, острая, от этого не становилась меньше.

«Дар жизни». Он проходил через него, больно, насквозь. На секунду он вспомнил, что под водой и не может дышать. Как помидор на солнце, чья кожа лопается, не выдержав. Он тоже не выдержит.

Боже, оно как цунами разорвет его тело пополам.

Музыка исчезла так же, как и пришла: незаметно и будто ее и не было, оставив оглушающую тишину.

Испытав иссушающее горе, познай настоящее счастье и его прекрасную мимолетность. Испив замораживающую ненависть, согрейся любовью ко всему миру сразу. Кончилась буря, так обрети покой и замри. Прими все, ведь это жизнь — за смертельной чертой ты более не познаешь, каково это. Но после смерти ты и станешь всем миром.

Вынырнув на поверхность, Уилл сделал длинный вдох. Даже сладость воздуха ощущалась иначе после того, как он чуть не задохнулся. Он мог бы дышать так вечность, соединенный с миром в прошлом и настоящем, с самой жизнью.

— С пробуждением, Уилл.

Голос Ганнибала приветствовал его как кого-то, кого очень долго ждали и, наконец, дождались.

Дверь была приоткрыта. В прихожей стояли мусорные пакеты и несколько чужих сумок, полных моющих средств и странных приспособлений. Из гостиной вышла огромная испанка в зеленой футболке поло, фабричном переднике, брюках и перчатках до локтя и молча унесла небольшой пылесос.

Боясь, что чего-то не поняла, Эбигейл нашла Уилла на кухне.

— Я что-то не помню, чтобы чистильщики ФБР ходили в передниках, — она обернулась на Уилла и замерла. — Э-э, хорошо выглядишь.

В свежей рубашке, без синяков под глазами. Уилл окинул ее ленивым, спокойным взглядом и улыбнулся. Руки не дрожали, и он плавно поднес небольшую чашечку с ароматным кофе к лицу. Сделав глубокий вдох, он аппетитно простонал над запахом свежемолотых зерен и сделал глоток.

— Ты знала, что в запахе кофе участвует более восьмиста летучих соединений?

Повернув маленький краник, Уилл сцедил вторую порцию кофе и для нее. Она решила не обращать внимания на его странное поведение и села напротив на барный стул.

— Конечно, на самом деле человек способен распознать около двадцати. Возьми, пожалуйста.

Кофе выглядел как жидкая нефть с коричным оттенком. И вкусно: приятная горечь ущипнула язык своим жаром.

— М-м, — она удивленно облизнулась. — Беру свои слова обратно, эта штука стоит этих бешеных денег.

— Запах земли, углей и дыма на первой ноте. На второй — орех и дерево. На третьей — к счастью, люди редко могут разложить его на составляющие, ибо они менее приятные — бензин, компост, гнилая капуста и водоросли.

— Бензин? Правда? А я-то думала, почему наша кошка всегда пыталась закопать пачку кофе под ковер.

Уилл согласно промычал и снова приложился к кружке. Он выглядел, как человек, который долго-долго странствовал и в этот благой час нашел гавань и покой.

— Так кто это в доме?

— Сотрудники клининговой компании.

— В смысле, уборщицы?

Он кивнул, рассеянно смотря через открытые двери в сад. Уилл причесался, аккуратно подстриг бороду и впервые не выглядел, как наркоман со стажем, надев голубой свитер и закатав рукава до локтя.

— Нашел у Лектера на быстром наборе. Раз уж у него годовой контракт, грех было не воспользоваться.

— Ты же не позвонил им, чтобы…

— Чтобы что?

Не уверенная, что хочет знать, Эбигейл на всякий случай огляделась по сторонам и ответила шепотом:

— Чтобы скрыть то, что мы сделали.

— Нет.

— Фух, — она провела рукой по лбу. — О, а Лектер?

— Звонил им, чтобы скрыть следы своих преступлений? Нет, он не дурак. Если он убивал, то делал это не здесь.

— Ну куда-то же он девал вырезанные органы. Может, у него есть тайник, где он хранит их в банках с формалином?

Уилл фыркнул, будто ничего смешнее в жизни не слышал.

— Нет.

— Нет?

— Хранить таким образом трофеи жертв — полная безвкусица и неслыханный идиотизм.

— Да неужели? Помню, мы изучали одного серийного убийцу из России по фамилии Головкин, который показывал отрезанные органы своим жертвам, чтобы нагнать побольше страха. Потом насиловал, убивал и спокойно шел на работу на ипподром. Красивый мужчина, положительные оценки с работы и от соседей. Ему даже дали медаль за развитие коневодства.