Мвене-Ньяга и семеро пророков

Студент указывал на примитивизм африканского варианта «морального перевооружения», подчеркивая, что он насаждает реакционные идеи, что в этом заключена большая опасность. «Перевооруженцы» заставляют взятых на «воспитание» ребятишек с раннего возраста думать только о своих мускулах, своем благополучии, только о себе. Опасная элита!

Так где же выход? Нет необходимости рассказывать о всех выступлениях на семинаре, но хочется отметить, что его участники приняли резолюции солидарности с Вьетнамом и в поддержку Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Софии, аплодисментами встретили выступления представителей МСС, ВФДМ, студентов СССР.

Мне хотелось бы рассказать еще о речи танзанийца Амоса Вако. Выйдя на трибуну, он, обращаясь к своим сверстникам, задал вопрос:

— Каково то новое общество, которое мы призваны построить?

Наступила тишина. Лица делегатов серьезны.

— Для нас в Африке, — начал оратор, — новое общество рождается путем отрицания. Поэтому надо четко указать на антитезис колониализму, который зиждется на эксплуатации человека человеком. Новое общество — это не что иное, как социалистическое общество.

Удивительно бережно относился он к слову «социализм». Это было особенно приятно, потому что есть в Африке люди, которые рассуждают о социализме для проформы, для того, чтобы прикрыть им свои далеко не социалистические устремления. На семинаре в Макерере говорили о научном социализме, требовали учитывать обстановку, доказывали, что сейчас большинство африканских стран готовы к развитию лишь социалистических тенденций. В то же время участники семинара поставили перед студенчеством задачи первостепенной важности — ликвидацию неграмотности, подготовку национальных кадров и т. д.

Я видел в Кампале студентов с теннисными ракетками, видел парня, которого рассказ «Трагедия студента» вогнал в тоску, видел и Вако с его товарищами. Ими владели разные настроения. Какое из них главное, наиболее характерное для угандийского и африканского студенчества в целом? Уверен, что это — активный поиск идей и своего места в обществе.

В каком направлении они ведут поиск?

На черной доске аудитории, где проходил семинар, студенты все время что-нибудь писали — объявления, свои предложения, цитаты из философских работ, проект резолюции. Стирали одни, писали другие. В первый день семинара кто-то вывел на доске: «Социализм — миф или реальность? Реальность! Это лозунг развития с целью утверждения справедливости».

До последнего дня семинара, до последней минуты оставалась эта надпись. Утром, наверное, ее увидели студенты, которые пришли в аудиторию на обычную лекцию. Безусловно, не все согласились с этим лозунгом. Не все приняли его. Не у всех он вызвал одинаковую реакцию. Ведь проводники империалистических взглядов не дремлют. Их беспокоит прежде всего то, что определенная часть африканцев тянется к социализму, к познанию других формаций и систем. Это вызывает раздражение у идеологов Запада, и они, учитывая все возможные настроения, усиливают нажим. Под их руководством работают и юные «спиковцы».

Сын рабыни

Далеко за полночь самолет приземлился в Джидде. Этот город для меня — какая-то неизъяснимая тревожная тайна. И хотя в кармане билет, паспорт с визой в Аден, в руках талон транзитного пассажира, я с опаской ступаю на землю Саудовской Аравии, потому что наслышался об этих краях много страшных рассказов. Они рисуют картины одну страшнее другой… Забастовали рабочие американской компании «Арамко», и против стачечников бросили войска. Кровь. Бунт подавлен. Ворота конторы «Арамко» увешаны головами зачинщиков — об этом я прочитал в одной английской книге… Говорили, что здесь до сих пор отрубают руку за употребление алкогольных напитков. Даже европейцы не гарантированы от кары, если нарушают обычаи. Здесь шепотом говорят о тайнах гаремов, судьбах наложниц, о законах неписаных, но суровых. Суровых, как пустыня.

Говорят, сейчас гаремов и наложниц меньше. Рабынь нет. Но с полной уверенностью сказать, что их нет, трудно. Случалось, пограничные катера останавливали в Красном море небольшие суда, которые неизвестно зачем вышли из своих неведомых портов. Груза нет, сетей тоже, а восседающий на коврах господин гордо и независимо держит себя с морской полицией. Иногда кивнет кому-то, и вот уже начальник отдает приказ своим молодцам покинуть борт задержанного судна.

…Ночь в Джидде. Медленно тянется время. В такие минуты память подбрасывает для размышлений все новую и новую пищу. Каждый год идут в Мекку со всего мусульманского мира паломники. Такой же вот ночью, помню, въехал я в Дамаск. От окраины города до центра застыла вереница автобусов — это возвращались домой паломники из Турции. Утром около мечети я остановил двух путешественников. Видно было, что они испытывают большую радость: сбылась мечта — они увидели святые места. Потом у пассажиров одного из автобусов я узнал, что их было двадцать человек. Возвращалось семнадцать. А где же трое? «Остались там, в Джидде, Таифе, Мувайхе. У них не хватило денег на обратный путь». Иногда поистратившиеся паломники нанимаются в этих местах на работу. Многие до конца жизни не могут вернуться домой. Умирают, не успев расплатиться с долгами, умирают там, вблизи святых мест и вдали от родины. Были случаи, когда долг оплачивался обещанием отдать в жены самую красивую из дочерей. Здесь это не называют рабством.

…Ночь подходит к концу. Сидит женщина в черном. Рядом, как суровая статуя, как бог, готовый покарать в любую минуту, хозяин. Борода выкрашена охрой в кирпичный цвет. Немигающие глаза. Прохладно. Вот открылся бар. Подходим к стойке, заказываем кофе. Наливает молодой парень. В чертах лица есть что-то неарабское. Мы смотрим друг на друга и молчим. До отлета еще много времени. А тут узнаем, что в Адене туман. Вторая чашка. Взаимные расспросы. Завязывается разговор: у парня сейчас нет работы.

— Кто ваши родители? — я не ждал, что услышу что-нибудь интересное. Но бывает же такое:

— Я сын рабыни.

Оказывается, он наполовину эфиоп. Его мать жила в Аддис-Абебе, потом ее продали сюда в рабство. Это кажется невероятным! Я подозрительно гляжу на парня. Он повторяет:

— Я сын рабыни.

Говорит так же, как говорят: «я сын крестьянина», «сын учительницы, ткачихи…». Когда прощались, он дал мне адрес родственников:

— Если случится, зайдите к дяде. Скажите, что я собираюсь ехать учиться. Только вот не решил куда — в Каирский университет или в Бейрут.

Как же попала сюда, в Джидду, мать юноши? Я читал, что до второй мировой войны в Эфиопии было около полумиллиона невольников. Наверное, это завышенная цифра. Хотя бы потому, что в те времена против работорговли проводилась серьезная кампания и в 1923 году сам император Хайле Селассие заявил членам Лиги наций, что он покончит с рабством.

Я вспомнил свою остановку в Джидде, когда довелось побывать в Аддис-Абебе.

Эфиопия в переводе означает «Загорелое лицо», а Аддис-Абеба — «Новый цветок».

…На «Загорелое лицо» падали капли дождя, «Новый цветок» съежился под серыми тучами. Дохлый осел лежал у обочины. Торговые ряды, магазинчики: зонты, брюки-«техасы», бритвы «жиллет», юбки «мини». А вот здание штаб-квартиры Организации африканского единства. Где-то в этом районе жила рабыня. Интересно, о чем думают ее родственники?

Я иду по городу. Воскресенье. Заливается над домами колокольный звон.

Две трети жителей Эфиопии — христиане, остальные— мусульмане или исповедующие местные традиционные верования. Христианство появилось здесь полторы тысячи лет назад.