Мвене-Ньяга и семеро пророков

Еще в VI веке Бейрут превратился в мировой центр торговли шелком. Репутацию удобной и выгодной международной лавки столица Ливана сохранила по сей день. Самые разнообразные грузы — от духов до бульдозеров — идут из Европы через порты Ливана в Сирию, Иорданию, Ирак, Иран и дальше. Только за 1962 год через Бейрутский порт прошли товары общим весом 1 миллион 633 тысячи тонн. Продавцы и покупатели платят комиссионные сборы, пошлины, платят за разные услуги, посредничество, хранение и т. д.

Но самые большие дела делаются все же в банках, В начале 1962 года в Ливане было пятьдесят восемь банков (из них семнадцать — отделения иностранных банков). Конечно, цифры эти уже устарели. Рухнул, например, «Интрабанк». Об этом писали наши газеты. Хотелось бы только привести некоторые дополнительные подробности.

Около двадцати лет назад в одной из меняльных лавочек (а их в Бейруте великое множество, и там можно купить и продать любую валюту), в темной и грязноватой комнате на четвертом этаже начал дело Юсеф Бейдас, сын школьного учителя из Иерусалима. Ему везло. Ум, хитрость и ловкость приносили удачу за удачей. Четыре тысячи долларов превратились в миллионы В 1951 году Бейдас открыл новый банк «Интра». В период своего могущества банк контролировал тридцать пять компаний, на предприятиях которых работали сорок пять тысяч человек. Однажды господин Бейдас сказал: «Деньги — самый великий в мире трус». В этом он убедился, когда «Интра» рухнула. Деньги дезертировали из сейфов Бейдаса в подвалы американских «Бэнк оф Америка», «Чейз Манхэттен Бэнк», «Ферст Нэйшнл Сити Бэнк». Они повергли «Интру» и добили ее. Исчез один банк. Тут же возник другой, чисто американский «Трансориент» — дочернее финансовое предприятие вашингтонского Международного банка. Иностранный капитал уже не довольствуется тем, что имеет доли и акции в национальных ливанских банках. Он стремится к экономическому диктату, стремится полностью подчинить хозяйство Ливана. При таких обстоятельствах поневоле почувствуешь себя гостем даже у себя в стране.

Огромная масса иностранных туристов, конечно же, создает атмосферу временности, непостоянства. Купцы из-за рубежа торгуют на ливанской земле не ливанским товаром и чаще всего не для ливанцев. Наконец, иностранные банки. Они заботятся прежде всего о своих интересах. Да и местные финансисты настолько «интернационализировались», что их мысли чаще заняты нью-йоркской биржей, чем домашними делами.

В Ливан, разумеется не для простых ливанцев, плывут деньги (на хранение, развлечения, дальнейшие капиталовложения в других странах) из карманов шейхов, феодальной знати, нуворишей Кувейта, Саудовской Аравии, княжеств Персидского залива. Карманы же эти наполняют нефтяные компании за право эксплуатировать природные богатства. Кроме того, после революций в Египте, Ираке, Сирии из этих стран в Бейрут перебрались с немалыми деньгами многие крупные капиталисты.

Вот почему Ливан имеет так много денег и так много богачей. Я видел их за игрой в рулетку и за карточными столами. Но эти деньги принадлежат не ливанцам. И швырялись ими не ливанцы. Вот одно из впечатлений, которые я увез из Бейрута, города, где многие жители чувствуют себя гостями: одни потому, что бросили родину, другие потому, что их отлучили от родины.

Не гостем единым

В припортовых кварталах Бейрута я зашел перекусить в кафе. Меня встретил парень в серых, запачканных краской брюках. Ботинки на босу ногу. Сначала он, видимо, не решался предложить столик. Кафе ремонтировали. Старик в белой куртке официанта вбивал гвозди. Оглянувшись, он встал, отдал молоток парню и пригласил: «Пожалуйста, вот сюда». Принес синюю в мелкую клетку скатерть. Потом подвел меня к холодильнику, вынул рыбу:

— Эта, пожалуй, подходящая. Зажарить? Десять минут.

Получив согласие, он отдал рыбу парню и взял молоток.

Кафе мостиком выдается в море. Дощатый покатый пол. Половицы сделаны из ящиков. На одной из них прочитал: «Made in Trinidad» — «Изготовлено в Тринидаде». На другой осталось только одно английское слово — ARMY — «Армия».

Слева — старый синий холодильник-витрина. Пустой… Напротив — огромное в раме с завитушками зеркало. Вещь антикварная. Только ее уже не купят. Порыжело стекло, облезла краска. На стене реклама фотоаппарата фирмы «Кодак» — «Инстматик-500» (таких уже не делают лет двадцать) и три портрета блондинки. На первом она взводит фотоаппарат, на другом подносит его к глазу, на третьем щелкает затвором. Если бы девушка была живая, то она сфотографировала бы кусок кирпичной сваи, на которой держится кафе, угол облезлого серого дома, сохнущие на веревке парусиновые брюки и картуз, яхту в море.

Пришли две кошки и уселись рядом со столиками. Видно, знают время обеда. И действительно. Мужчина, ловивший прямо из кафе рыбу, отцепил наживку и заказав стаканчик арака — анисовой водки, которую смешивают с водой, и она от этого становится белой, как молоко. Женщина с девочкой — от свежего ветра они кутаются в пальто — взяли кока-колу. Вот принесли и мою рыбу. А к ней лимон, луковицу, салат и лепешки. Парень, который меня встречал, сел поодаль. Попробовал ногой дощечку пола, она скрипнула. Потом откинул голову на плечо и задремал.

Сейчас здесь я иностранец. Гость. Меня встретили приветливо. Я был тронут тем, что парень, помощник официанта, заснул. Старик, забив последний гвоздь, положил молоток на мой стол. От этого повеяло чем-то домашним.

Не все в Бейруте живут интересами и прихотями иностранцев. И когда я прочитал в газетах о том, что впервые за много лет ливанское правительство не разрешило 6-му американскому флоту зайти в ливанские воды, когда из Ливана приходят вести о стачках на фабриках, о выступлениях студентов против ЦРУ, о митингах в поддержку Сирии и ОАР во время кризиса на Ближнем Востоке, я вспоминаю портовый район Бейрута, кафе, куда приходят рабочие люди. Здесь они чувствуют себя хозяевами. Другая, праздная жизнь останавливается у границы портовых и рабочих кварталов.

В стране без султанов и наместников

Что такое Хадрамаут?

Аден. Декабрь 1967 года. Только что ушли англичане. После почти полуторастолетнего господства. Ушли навсегда. Я смотрю на город сверху, с одной из скал. Вокруг море. Цистерны с горючим. Порт. Заборы… Заборы… Они колючей проволокой опоясали город. Велик был страх у оккупантов. Поэтому расставляли они посты на крышах. Хватали каждого подозрительного.

Я смотрю на город…

Последний солдат ушел днем. Высокий рыжий парень. Он оглядывался. Кому-то махнул рукой. Кому — неизвестно. Внизу, поодаль, стояла толпа суровых людей. Многие с оружием. Они и их отцы почти полтора столетия ждали минуты, когда уйдет последний захватчик. Он ушел. Свобода! Провозгласили республику. В те дни я передавал из Адена в Москву корреспонденции о ликующем городе, о надеждах людей, о радости, о флагах свободы.

Потом наступили будни молодого государства. Часто трудные, тревожные, сопровождаемые борьбой, разочарованиями, новыми надеждами.

В аэропорту меня предупредили: «Оружие и боеприпасы сдать командиру корабля». Мы, журналисты, летевшие из Адена в Хадрамаут, с опаской глядели на двух рослых парней, опоясанных патронташами. Зажглась надпись: «Пристегните привязные ремни». Парни выполнили это указание не сразу. Сначала они отстегнули патронташи, снесли их в кабину пилота, а винтовки устроили в проходе между креслами. Мы уже привыкли к тому, что на юге Аравии почти все с оружием. Даже дети умеют обращаться с ним. Долгие годы винтовка была другом и надеждой людей. Она не сделала их ни жестокими, ни кровожадными. Наоборот, винтовка стала символом утверждения доброты и справедливости. Поэтому с ней расстаются нелегко.

Небольшого роста щуплый человек — это один из патриотических деятелей Хадрамаута — Фейсал Али Атас. Ему не очень удобно сидеть: мешают обоймы, поэтому он встал, чтобы ответить на вопросы журналистов, которых одолевало любопытство и желание узнать все сразу.

— Что такое Хадрамаут?

— Территория Народной Республики Южного Йемена расположена вдоль северной части Аденского залива, — начал Фейсал Али Атас. — Около трехсот километров в глубь полуострова, граничит с Саудовской Аравией. Правда, границы до сих пор не зафиксированы на картах, и поэтому вооруженные столкновения довольно часты. Две тысячи метров над уровнем моря. Те, кто сидел у окошек, посмотрели вниз: горы — светло-коричневые бруски с плоскими вершинами. Хоть в футбол играй. Сотни таких «стадионов».