Мятеж

Впрочем, в этой игре заключена своя толика горького юмора — судорожные сокращения глазных мышц в действительности никак не могут повлиять на то, что случится с окружающей меня вселенной, но сама вселенная целиком — на самом деле во всей своей полноте подчинена тому, кто порой не в состоянии усмирить даже собственную биологическую оболочку. То есть мне.

Выпусти я свой гнев из-под контроля хоть на секунду, хоть на тысячную её долю, от моего корабля не останется ничего, кроме облака перегретой плазмы. Слишком велика запертая во мне энергия, слишком много она требует сил для удержания себя в узде. Иногда наступает момент, что воплощению катастрофического сценария может противиться лишь моя собственная, биологическая природа, и тогда я вновь чувствую, что жив.

Так обычное человеческое чувство самосохранения не позволяет мне утрачивать контроль над собой. А глаза… глаза пусть смотрят, куда хотят.

Мои истинные органы чувств, если подумать, вообще иной природы, нежели у собственного физического носителя. Мерцающая во мне искра видит, осязает, слышит, чувствует одним из сотни даже не придуманных для этого глаголов, ощущая пространственный континуум во всей его полноте одновременно.

А значит, настоящие живые глаза с доставшимися от биологических предков глупостями вроде вывернутой сетчатки или бельма зрительного пятна прямо посредине поля зрения были мною попросту не востребованы. Но даже будучи собой, я оставался во многом ещё и человеком. А значит, предпочитал бесполезное всемогущему. И ничего не мог с этим поделать.

Пусть моя искра продолжает наматывать на себя тераджоули рассеянной вокруг энергии, что мне с того. В конце концов, у нас с ней разные цели, там, где она различает лишь копошение крошечных комочков разномастных декстро-оптических азотно-углеродных изомеров, плавающих в солевом растворе, я по-прежнему вижу живых людей, их судьбы, страхи, устремления, привязанности. Их жизнь.

И именно люди вызывают к жизни мой гнев.

С ними сложно иметь дело, они постоянный источник разочарований, они умудряются сочетать неспособность к хоть сколько-то последовательному поведению и постоянное стремление приняться попусту, на ровном месте доказывать собственную самостоятельность. Они как дети. Большие жестокие дети, которые забыли вырасти, потому что настоящего детства у них никогда и не было. Даже те из них, кто взрослел на поверхности обитаемых миров и действительно знал, что такое отец с матерю, что такое рассвет в горах или закат на берегу океана, даже они зачастую не могли найти в себе сил перерасти собственную природу, так что, покидая пределы родного мира, они тут же напрочь теряли всякую способность к самостоятельному развитию индивида, подобно личинкам, забывшим про собственное имаго на том простом основании, что они и в текущем виде обладали способностью свободно размножаться, пожирая всё вокруг.

Как показала катастрофа Века Вне, человечество оказалось органически неспособно к пребыванию в космосе, но других вариантов выживания у него всё равно не было. Оно должно было стать космической расой и начать самостоятельно бороться за жизнь, потому что альтернативой было лишь тотальное ничто. Закуклиться в собственном секторе, как то сделали ирны, мы не смогли. Мы.

Я засмеялся про себя.

Не было никаких «мы». Это Первый мог себе позволить блажь пребывания в плену подобных иллюзий. Я — Воин, и мне эта точка зрения чужда.

Для меня человечество — лишь инструмент, при помощи которого я кую собственную дорогу в будущее. Я учу их выживать, да что там, я заново учу их мыслить. Делать из толпы безумцев мыслящую расу — тот ещё труд.

Вокруг меня роятся тысячи крафтов, готовые по первому приказу вступить в бой. Но у их капитанов нет ни малейшего представления, что это за бой, зачем он. Им это не интересно. Раса тактиков. Они сумели достичь только этого. Стратегия по-прежнему была им недоступна.

Теперь я устало вздыхаю, и это получается почти по-человечески.

Когда мы, настоящие «мы», прозрели, внезапно выяснив, что у нас на руках целый народ безвольных наркоманов, только и жаждущих, что очередной дозы Песни Глубин? Я не смог бы назвать точной даты, но это было ещё на Старой Терре, когда не пришли спасители, не пришли и те, от кого должно было нас спасти. В тот момент людям было всё равно, что будет завтра, поскольку они уже не помнили, что было вчера. И при этом жутко боялись смерти.

Из подобного неполноценного материала мы создали вот это. Слаженную боевую машину, готовую перемалывать декапарсеки — хотя бы и собственными зубами.

Лучше, чем ничего. Хуже, чем можно было представить.

Стоило мне отвернуться, как они начинали творить безумные вещи. Контр-адмирал Молл Финнеан был одним из лучших. Но и он был просто человеком. И вот теперь я разрывался между необходимостью дождаться идеального момента для нанесения удара здесь и желанием немедленно лететь вправлять дураку мозги. Он был основной частью моего плана, но именно он здесь и сейчас разрушал его каждым новым своим приказом. А я был один, и я уже остался без последних своих эффекторов, так что иных вариантов чем просто ждать у меня не было.

Я поднял свой горящий нездоровым блеском взгляд к тусклому красному карлику. Как бы я хотел быть там, а не здесь.

Но нет. Мне не дали такого шанса.

Там справятся без меня. Последний шанс на иной путь. Последний шанс на предательство ради высшей цели.

Если подумать, моя собственная роль всегда была второстепенной. Я был хорошим исполнителем там и тогда, я остался лишь рядовой фигурой здесь и теперь. Тяжело это сознавать.

И тем не менее, Первый сгинул, ослепшие Хранители тоже.

Я оглянулся через плечо на мерцающую на границе света и тени пустоту.

Что, тебя тоже все бросили?

Тоскливо тебе там, наверное.

Впрочем, мне было всё равно. Проклятая птица нужна была мне как независимый наблюдатель, как зеркало, в которое я мог глядеться. И на неё у меня были свои планы. Играй до тех пор в свои игры, посланник, скоро, очень скоро наши роли поменяются местами.

А пока я продолжал наблюдать за флотом. Вариантов у Финнеана было немного — выполнить приказ и скомандовать прожиг или поступить ему вопреки, и до конца держать оборону.

Когда я увидел, что он задумал, мой гнев едва не сумел застить мне глаза. Это выглядело изнутри как багровая занавесь, упавшая на Вселенную.

— Вам туда нельзя, слепые вы безумцы.

Так. Время ожидания вышло. Настала пора действовать.

И я отдал приказ группировке.

Ещё можно успеть. Ещё можно. Успеть.

Обычная мёртвая скала, каких в пределах Галактики сотни триллионов.

Достаточно необычный состав для тела, расположенного столь далеко от планетарных систем, но на гигантских просторах в десятки тысяч кубических декапарсек можно встретить любую экзотику. Углеродные и бериллиевые звёзды, суперземли из редкоземельных металлов, литиевые горячие юпитеры, гигантские протопланетные диски из высшей органики, общая масса которых могла бы сформировать несколько звёзд-карликов, рассеянные облака атомарного водорода объёмом, сравнимым с диаметром всего тёмного гало Млечного Пути.

А тут, что тут может быть необычного. Крошечный в космических масштабах осколок неудачного планетостроения, выброшенный некогда газовым гигантом за пределы родной системы и угодивший затем в седловину у самых пределов Скопления Плеяд, за миллиарды лет насквозь прожаренный там ионосферой галактических радиационных поясов, высокоэнергетических космических лучей, вспышками недалёких сверхновых и гамма-всплесками древних квазаров.

Мёртвый, холодный, скучный клочок материи.

Горстка железо-никелевого силиката с вкраплениями германия и небольшого числа трансуранов, застывшая во мраке вечной ночи межзвёздного пространства.