Мю Цефея. Только для взрослых

— Мой господин, — прошептал слуга, склонившись ко мне, — дайте мне его проучить…

— Излишне. Я желаю проснуться, Жак.

— Но мой господин… Последний наряд в сундуке… Исколоты мои пальцы об иголки…

На самом деле он был счастлив видеть меня и этот аттракцион.

Я выпрыгнул из кареты, на ходу откупоривая футляр.

— Грамота его величества Карла IX Месмерита, — звонко раздался мой голос, и крепостная громада чуть подалась назад, как и стража за капитанской спиной. — Императора Карла по прозвищу Кулак Обильной Ганзы, коему я, Гиона Густаф, наблюдатель его величества и имперского совета, по служебному положению обязан донести о творящихся бесчинствах на земле вассала…

Капитан выставил меч перед собой, взявшись за рукоять обеими руками.

— Господин! — вскрикнул Жак, правдоподобно изобразив испуг.

— Ни шагу дальше!.. — взвился капитан.

— …слухи о которых прошли через Копиганс, чтобы вознестись до… — тут мне не хватило дыхания, и капитан не выдержал.

Меч вошел мне в левый бок между седьмым и восьмым ребром. Усилием воли я сместил органы в правый бок, оставил неминуемому лезвию лишь межмышечную пленку и кожу. Раздался треск рвущегося платья. Кто-то из стражи перекрестился. Ночной воздух огласило воронье. Капитан всхлипнул и выпустил меч, но я ободряюще шепнул: «Выньте скорее, милорд, выньте». Он опешил больше от вежливости моей, но поручение выполнил.

Я потребовал факел. Разоблачился, дабы прижечь сквозную рану. Сколько помню, Гиона Густаф не отличался ратным умением и не уворачивался от инструментов насилия, ибо был выше суеты тела. Жак уже хлопотал над моим нарядом, ворча и гордясь своим хозяином, а также придерживал платок у моего носа, ведь я не терпел запаха горящей плоти.

Кого-то из стражников вывернуло.

— Я не призрак, капитан. Вас не казнят. Поселите слугу при казармах. Жак, подбей клинья под колеса, не желаю, чтоб этой ночью, когда луна сильнее моих повелительных мыслей, наша карета умчалась прочь.

— Будет сделано!

— Ведите, капитан.

Я поддерживал вояку, у того подгибались ноги. Мне удавалось сохранить притом благородную осанку, что, несомненно, признак силы. Кстати, о силе…

Любая сила во вселенной есть луч Блага. Оно нисходит из неведомого в области звезд, потом через толщи воздуха к самой земле, и на всем пути оно претерпевает искажения. Но мы знаем о Благе, о его совершенстве изначальном. Я — моя одежда, ум, манеры и речь — есть явление множества искажений. Я, согласно природе всего сущего, несовершенен, но совершенен мой император, его величество Карл IX, он в этой аллегории и есть само Благо. Тут вы спросите — а где же Бог? Я разведу руками, ибо человек светский и платонического мировоззрения.

Изворотливые купцы, намереваясь втридорога втюхать модные пулены, речуют так же: «Обувь, что принята в самом имперском дворе!..» Всё идет сверху вниз.

Нет же, мне явно следует записывать свою мудрость!

Граф Штимер извинялся перед посланником его величества до тех пор, пока в рот не полезла свежая дичь. Он напомнил мне Веласкеса Форти, переделанного природой на северный манер, с друидической бородой и непослушными вихрами. Я сразу решил, что он очень далек от корня зла на своих землях. Чутье подсказывало: этот жизнерадостный толстяк не связан со слухами о творящейся здесь чертовщине; скорее всего — он простой слуга тьмы, который и не ведает своей роли.

Хохоча граф Штимер поведал, что однажды они с бароном Фортинбером заключили дурацкий спор. Фортинбер утверждал, что мечников у него столько, что способны заполонить ржаное поле (то самое, где я наблюдал печальное побоище), а там рукой подать и до крепости Штимера — что, несомненно, являлось игривой угрозой. Граф же попросил живых доказательств, а графский лекарь Везалий выбрал подходящий день. В тот день разразилась гроза, которая поджарила вояк до единого, потому что в поле с железом ходить опасно.

Графская дочь Мария Штимер, чья красота даже превышала отцовскую глупость, за время ужина ни разу на меня не взглянула. Я решил, что она глубоко несчастна, имела место тайная история любви. Вокруг нее дрожало марево недосказанностей. Когда я тянулся к фазанам, что обитали на ее краю стола, пальцы мои становились липкими от пота — до того я был возбужден таинственным ее видом.

Я наплел такое кружево словес, что граф стал задыхаться от громоздящихся в основном ботанических сравнений и куртуазных аллегорий в отношении его дочери, а та краснела и кивала, тихо шелестя оправдания своей красоте. С большим напором я признал, что любой мужчина в крепости проявил бы чудеса мужества, чтобы завладеть ее сердцем, потом я с трудом ушел от сомнительного сравнения ее самой — с крепостью, мужчин, штурмующих крепость… и тут она выбежала из комнаты, странно передернув плечами.

Граф просил не брать в голову, высоко оценив столичное умение преклоняться перед красотой, но я видел, что он… не зол и не даже не обеспокоен, а как будто бы раздосадован.

Лекарь Везалий заверил, что даст Марии особую настойку из луговых цветов, которая приводит в порядок нервную систему. Он так и сказал: «нервную систему», и эти слова меня неприятно поразили, они были грубы, они были неуместны. Я выбросил их из головы. Везалий сел так, что я не видел глаз, а лишь сгустки тени от щек до лба. Фактура подобных мужчин образуется, когда пышущий здоровьем, крупнокостный, от рождения забияка и хохмач однажды ломается, теряет мясистость, а с нею и грешную сторону тела, желание выпивки, похоть, воинственность и становится похож на монастырского фанатика.

Чуткие да липкие мои пальцы похолодели: от лекаря веяло могильным холодом, и я напустил на себя самый отстраненный вид, на который был способен, и лишь верный Жак, стоявший при дверях, понимал, насколько я возбужден.

Четвертый заседающий… имя тщедушного и неулыбчивого мальчишки, что прибыл из столицы, чтобы наваять портрет графа, мигом вылетело у меня из головы, хотя я отметил, что в Академии ходили слухи о вундеркинде с рукой и глазом старого мастера.

Крепостной капеллан слег с лихорадкой, тем наше сборище и ограничилось.

— Мы слышали о вашей самоходной карете, — сказал граф. — Какими чарами вы заставили крутиться колеса?

— О, это долгая история, — я поднял кубок, — обрел дивный экипаж я в предыдущей поездке. То была заварушка в Полесье. Повелитель приказал мне сопровождать дипломатическую миссию Копиганса. Пока дипмиссия торговалась со славянами, я, к своему счастью, разжился враждой со стороны ведьм Узбинки. Три из них пали под моими чарами сразу. — (В этом месте лекарь Везалий впервые шелохнулся.) — Четвёртая — Янка — сопротивлялась дольше.

Бледная Мария к тому моменту сбежала, и я мог не сдерживать себя в описаниях.

— От ее заговора меня в дождь разбивает ревматизм. Ах, Янка! Я превратил ее в левое переднее колесо, с рыжиной по ободу… Увы, ведьма столь своевольна, что Жак иногда берет правее. Карета из-за колесной строптивости рискует свалиться в кювет! Видите ли, то было мое убеждение, что женственность под мужским предводительством есть двигатель жизни, ну и еще она округла, потому четыре ведьмы, нанизанные на ось, дают мне ход. Однажды Янка отбилась от оси и кинулась наворачивать вокруг Жака, не давая тому ходу в уборную… где же это было?..