На безымянной высоте

— Это хорошо... — оживился Прохор. — А то Степа уже всю плешь проел, как начальником стал.

— Вот и я говорю: наконец-то... — поддакнул Сте­пан. — Надоело с вашей разболтанностью бороться.

— А мы уж думали, не перевели бы тебя, Ваня, от нас в другую часть, — сказал Прохор. — А что, разговор та­кой был. Штабные нам рассказывали. Начальству, если какой подчиненный больно самостоятельный, если от него житья нет, — лишь бы от него поскорее избавиться. Это у них не заржавеет. А с кем тогда в поиск ходить?

— Этот лейтенант, Малютин его фамилия, ему тоже палец в рот не клади, — обнадежил его Иван Безухов.

— А что, мужики, все-таки верная примета... Ну на­счет того что Прохор сказал, — снова встрял Михаил. — Раз из госпиталей всех, кто винтовку держать может, вы­писывают — точно, пиши письма домой, может, после­дние. И жди наступления.

— Бывало такое, — согласился Иван. — Ну так что теперь делать, если кроме нас, увечных да покалеченных, других резервов нету? От необстрелянных-то какой толк? Мужики, вы будете меня ругать, но я там по дороге еще одного «добровольца», мать его так, из колонии подобрал. Совсем пацан еще, а уже лет пять отсидел.

— И зачем он нам такой? — недовольно спросил Сте­пан. — Мало тебе тех «добровольцев» было?

— Он от своей штрафной роты отстал. Но парень бо­евой, тоже палец в рот не клади. Напрочь откусит. Глав­ное — он прямо на моих глазах получил, так сказать, бо­евое крещение. На пару с тем лейтенантом уничтожил пулеметчика в засаде. Тот всех нас держал носом в землю... Иноземцев ему самолично руку пожал... Сейчас его в штабе оформляют, к нам на довольствие ставят... Вы лучше скажите, что там дальше было? С Петром то есть как вы поступили?

— А что? — пожал плечами Степан. — Похоронили по-людски, все как положено... Ружейный залп дали. Могилку, памятник со звездой, домой написали... Мы тебе ее покажем. А командир полка нам еще тогда клизму вста­вил: сколько, мол, времени на похороны потеряли... И чтоб, мол, не видел вас, пока языка не приведете...

— Ну да. Бросайте нашего Петю в яму и топайте в ночной поиск... — возбужденно хмыкнул Прохор. — За самим небось самолет прислали, когда его в глаз порани­ли. А сколько Петя ему «языков» перетаскал, кто-нибудь считал?

Он все не мог успокоиться и даже начал слегка заи­каться.

— Не ему, а для пользы дела, — примирительно ска­зал Иван. — Им, начальникам нашим, тоже сверху при­казывают... Так что ж батю-то не уберегли? — спросил он в наступившей тишине.

— Да ведь рассказывал я уже! Значит, третьего дня подстрелил его этот снайпер, — ответил Степан. — Хо­дил он тут во весь рост: чего, мол, хоронитесь, мол, меня пуля не берет... Я ему говорил: товарищ подполковник, не будите лихо, пока оно тихо! А он знай отмахивается...

— Жаль, толковый мужик был, — сказал Иван. — Под Ржевом ротой командовал. Орать не по делу любил, это точно. Но отходил быстро... Ну и чего? Доставили вы ему «языка»?

— Ну, — сказал Степан. — Резервист какой-то глаза бы на него не глядели. Нажрался как зюзя... Вылез из блиндажа помочиться. Мотню еще не застегнул, идет прямо на меня. Но дисциплинированный, гад. За всю дорогу, как я ему велел, ни разу не пикнул. Только икал.

— Ну надо думать... — хмыкнул Иван, одобрительно оглядев мощную фигуру Степана.

— Шнапсом от него несло, веришь, сам аж захмелел, пока его на себе допер, а потом он в себя маленько при­шел, меня разглядел — и враз его медвежья болезнь про­хватила... И все опять на меня. Еле отмылся. А комбат, когда руку жал, принюхался: чем, говорит, от тебя, Каморин, несет?

Все заулыбались, закивали: ну, Степан! Горазд при­врать... И припоминали, как это все было на самом деле. Только Прохор оставался серьезен.

— Петя будто наперед все знал, — сказал он. — Я, го­ворит, в сорок первом от самой границы пятки смазы­вал, сколько порток и обмоток сносил, чтоб только сно­ва наш пограничный столб своими руками пощупать. Вот тогда, мол, можно и помирать. Чуть-чуть, совсем немно­го, недотянул...

— У меня отца еще в первую германскую вроде где-то здесь убили... — вдруг сказал Степан. — Недалеко отсю­да. Местечко Шиловичи, что ли, называется... А может, и не здесь... Да, и еще Петя очень хотел, Ваня, тебя пови­дать. Чувствовал, что ли, что может не успеть.

— Ну, — кивнул Михаил. — И еще он ночами уснуть не мог, жаловался: какую ночь, говорит не сплю, все ду­маю... Оставил он тут для тебя кое-что.

И полез в свой вещмешок. Достал оттуда трофейную флягу, тряхнул ее, и все услыхали, как взболтнулась в ней жидкость.

— На вот, Ваня, это тебе подарок от Пети. Велел пе­редать. Трофейный коньяк, он самолично с убитого фри­ца снял, — продолжал он. — Налил нам тогда по крышеч­ке, только попробовать дал. Остальное, говорит, Ванечке оставим, когда из госпиталя вернется, он в жизни такую вкусноту не пробовал.

— Ну что ж, помянем, стало быть, обоих, тем более девять дней... — Иван открутил крышечку, вопроситель­но оглядел товарищей. — Не поняли? Кружки ваши, спра­шиваю, где?

Он разлил по кружкам, они молча выпили.

— Хорош коньячок, — одобрил Степан. — Только сла­боват против наркомовской. Или взять Маркелов само­гон. До костей пробирает. Ты закусывай, Ваня, вот тушен­ка американская, на Петю недавно получили, он поесть не успел, так тут еще осталось... С довольствия его до сих пор не сняли, а нам что — больше всех надо, чтоб самим заявлять?

И протянул ему открытую банку тушенки. Иван нео­добрительно крякнул, но промолчал.

— Дают, бери. Небось в госпитале такой не бывает, — сказал Прохор. — Только начальству и нам, разведке. За­кусывай, чего смотришь?

Старшина взял наконец банку, и оба дружно приня­лись выковыривать мясо ножом.

— Михаил, тебе оставить? — спросил Иван Безухов. Тот отмахнулся, а Прохор предостерегающе выставил

руку.

— Мишка перебьется, — сказал Степан. — Мы одну банку оставляли, договаривались, что я сегодня борщ из нее сварю. Как раз бы тебя угостили... А он ее деду Маркелу этому отнес.

Михаил сердито засопел, но ничего не сказал.

— Что хоть за дед такой у вас объявился? — спросил Иван Безухов, с причмокиванием подбирая мясо с ножа.