На что похожа любовь?
Шрифт:
Пару секунд длилась немая сцена, пока приятель просто впивался глазами в мой новый образ, а после разразился безудержным смехом.
— Ради этого всё и затевалось, правда? — злобно процедила сквозь зубы.
— А можно я тебя сфотографирую? — не сдержался он от издевки.
— Я тебя точно с чердака сброшу.
— Ага, а потом умрешь там голодной смертью. Без меня ведь не спустишься, — скорчил он рожицу и показал язык.
— Зря ты так думаешь, — ответила грозно.
Но самой было, конечно, совсем не до шуток. И угораздило же меня в очередной раз
— Это чье вообще? — брезгливо потянула себя за рукав.
— Похоже, что мамино.
— Хорошо, что не бабушкино.
— Ладно, пойдем, — схватил он меня за руку. — Вон тулуп еще бабулин возьми, а то замерзнешь.
— Издеваешься?
— Да смотри, я сам не краше, сейчас дедову куртку достану. Кто нас увидит? Пошли!
Пришлось подчиниться. Во дворе было темно, и хотя Элик освещал фонарем дорогу, я всё же не стала сопротивляться, когда он взял меня за руку — в целях безопасности, разумеется.
На чердак вела лестница.
— Я первый, потом подам тебе руку, — заявил парень и ловко вскарабкался по крошечным перекладинам.
У меня пересохло во рту. Так ли там круто, как он описал? Ради чего я сейчас так рискую?
Из темного проема чердака показалась голова Элика. Он уже забрался вместе с фонарем внутрь и теперь ждал меня.
— Ну, давай.
Хотелось покапризничать, но я себя переборола. Ни к чему это. Давай, Женька, не трусь. Будет, что вспомнить в старости. Если я, конечно, до нее доживу — с такими-то испытаниями.
По выученному с детских лет правилу вниз не смотрела. Да уж, те годы я явно была смелее. Самое страшное было — преодолеть огромный разрыв между лестницей и чердаком, но Элик уже протягивал руку и вцепился в меня так, что шансов сорваться у меня просто не было.
Наконец, оказавшись внутри, я смогла перевести дыхание и оглядеться. Луч света метался от стены к стене, и наконец мой товарищ провозгласил:
— О, вот оно! Смотри, сколько книг! И пластинки! Раньше у нас был проигрыватель, но потом он сломался, и всё это добро за ненужностью перенесли сюда.
— А книги?
— А книг тоже много, у бабушки нет столько полок, поэтому… Что тут у нас? «Энциклопедия садовода» — надо?
Я засмеялась и помотала головой. Элик оставил фонарь и полез дальше, но ударился о перекладину.
— Ауч! Больно…
Он сморщился и потер лоб в том месте, где теперь, возможно, появится шишка.
— Помассировать? — предложила сочувственно.
Его лицо тут же разгладилось, а на губах проступила улыбка чеширского кота.
— Помассируй.
Если он ждал чего-то интимного, то ошибся. Я с силой впечатала пальцы ему в лоб на месте ушиба и принялась натирать болящее место.
— Э, ну кто так массирует? — возмутился он.
— Я всё правильно делаю, чтобы прошло. Льда-то у нас тут всё равно нет.
— Хоть бы подула уж тогда, — тоном обиженного ребенка произнес он.
— Это не поможет. Лучше?
— Немного. И что я должен за это?
— Прочитай стих, — тут же нашлась я с ответом, с удовольствием наблюдая, как меняется выражение его
лица. — Ты сам предложил.— Ну и что тебе почитать?
— Откуда я знаю, что у тебя в репертуаре?
Он откашлялся, настраиваясь. Поставил одну ногу на валявшуюся перед ним деревяшку как на постамент, и с серьёзным видом начал:
— Любить иных — тяжелый крест, а ты прекрасна без извилин…
Я ошарашено дернулась и тут же толкнула его в плечо, заставляя сделать шаг назад с постамента, чтобы удержать равновесие.
— Одурел? — тут же насупилась, готовясь идти в атаку.
Он лишь развел руками, улыбаясь только глазами.
— А я при чем? Это Пастернак! Ладно, ладно, давай другое почитаю, из современных авторов, раз классика тебе не заходит.
Он сделал протяжный выдох с укоризненным «э-э-х», потом осмотрелся и потянул меня вниз за запястье.
— Присаживайся.
Даже отряхнул для меня как смог валявшуюся на полу балку. Сам же сел на свой постамент, отодвинув его чуть в сторону — так, чтобы мы оказались напротив друг друга.
Слева, лучом вверх он установил фонарь, так чтобы мы могли видеть друг друга, но чуть приглушенно. И только после этого начал:
— Ты и я — идеальный сценарий
Для душевных терзаний и мук.
Я два раза, как гуманитарий,
Не просёк твоих точных наук.
Ты меня обжигала глазами,
Я тебя ревновал как умел.
Мне друзья каждый день говорили:
«Между вами сплошной беспредел».
Но когда ты в руках засыпаешь,
Я смотрю в потолок и не сплю,
Ты моя, ты отлично всё знаешь,
Что люблю тебя, очень люблю.
Мы как будто из разных галактик,
Яркий свет и кромешная тьма,
Теоретик и псих-полупрактик,
Две души и одна голова.
Мы с тобой идеальная пара,
Сумасшедший кармический сбой.
Как бы там нам судьба не мешала,
Я не выживу рядом с другой[1]…
После этих строк застыла тишина. С улицы не доносилось ни звука, и здесь, на чердаке, мы оба молчали. Я смотрела на Элика, а он на меня. Не знаю, об одном и том же ли мы думали в этот момент, но я вдруг ощутила жуткую потребность — по-другому и не скажешь, — в том, чтобы он меня поцеловал. Казалось, момента лучше и не придумаешь. Никогда не подумала бы, что захочу целоваться в таком месте — среди хлама и пыли. Но теперь это место казалось вполне романтичным, и на обстановку вокруг, если честно, было совсем плевать. Главное, что мы были вдвоем, на одной волне… Так почему бы не поцеловать его самой?
Смелости мне было не занимать. Еще в детские годы я вперед мальчишек с разбега прыгала в озеро, раскачиваясь на тарзанке, и пока они собирались с духом, уже выбиралась на берег. Наравне с ними скакала по хлипким крышам сараев, выше всех взбиралась на дерево, и даже в любви признавалась первой. Однажды во втором классе подкараулила возлюбленного у туалета (это к вопросу о том, что романтичной обстановкой вокруг я никогда не заморачивалась) и, подозвав поближе, выпалила прямо в лоб:
— Максим, я тебя люблю.