На испытаниях

– Полеты разрешены?

– Так точно.

Значит, летим. Все в порядке. Времени вагон.

...В самолете будет холодно, я накрою ее и себя чехлом от мотора и будем сидеть плечом к плечу до самой Москвы. А дальше? Там видно будет.

Скворцов начал бриться. Он, не торопясь, взбил мыльную пену в тазике (он любил, чтобы много пены), намылился, взял бритву и провел по щеке. В дверь постучали.

– Войдите.

Вошла Лида Ромнич. Он вздрогнул и порезался.

– Вы?
– сказал он, опуская бритву.

Она молча глядела на него. Какой же он странный - с пеной до самых глаз. А глаза - серьезные, в лохмах ресниц. Красивые. По пене - извилистая красная дорожка.

– Вы, кажется, порезались.

– Это ничего. Простите.

Он взял вафельное полотенце, вытер лицо, так и стоял, с полотенцем в руках.

– Павел Сергеевич, дело в том... Я сегодня не лечу. Прислали продление командировки. Сейчас еду в поле. Пришла попрощаться.

Он стоял, постепенно бледнея, и вдруг сказал:

– Любимая, что же нам-то с вами делать, а?

– А ничего, - быстро ответила Лида.
– Ничего нам с вами делать не надо.

– Верно, - сказал Скворцов.
– Делать нам с вами, пожалуй, нечего.

– Ну, вот. Мне сейчас пора ехать, и я вас больше не увижу, так давайте попрощаемся.

Он взял ее за руку и посмотрел в глаза.

– Нечего, нечего, - сказала она.
– Нечего вам на меня смотреть.

– Ну, будьте здоровы.

– И вы.

Лида сбежала с лестницы, села в газик и хлопнула дверцей:

– На десятую, пожалуйста.

– А товарищ майор?
– спросил Тюменцев.

– Он не едет. Он сегодня в Москву улетает.

– Как же так? А я не знал.

Тюменцев даже побледнел под своим пухом и повторил:

– Как же так?

– А вот так. Поедемте.

Тюменцев медлил, что-то искал у себя под ногами и вдруг спросил:

– А вы не имеете против, если я зайду с товарищем майором попрощаться?

– Пожалуйста. Я подожду.

Тюменцев постучался в номер.

– Войдите.

Майор Скворцов стоял с полотенцем в руках.

– А, это ты, Игорь. Так ведь еще рано. Через полчаса поедем.

– Товарищ майор, меня на десятую разнарядили. Вас, наверно, Букин повезет.

– А ты что?

– Проститься зашел. Извиняюсь, товарищ майор.

– Да, да. Проститься. Очень хорошо, что зашел. Садись, Игорь.

– Некогда, товарищ майор.

– Постой. Папиросы возьми.

– А как же вы, товарищ майор?

– Обойдусь. Бери, бери.

Тюменцев взял папиросы.

– Будешь в Москве - заходи, звони. Вот тебе адрес, телефон.

Тюменцев бережно сложил бумажку и сунул ее за борт пилотки.

– Разрешите идти, товарищ майор?

– Иди. Всего тебе. Будь здоров. Руку давай.

Они попрощались за руку. Тюменцев вышел.

По дороге на десятую площадку он был молчалив. Нет, не так хотел бы он попрощаться с майором. А как? Он и сам не знал. Он вел машину и придумывал варианты. Вот как он должен был сказать: "Товарищ майор, вы такой человек, прямо редкий человек. Если бы все люди у нас были такие, можно было бы строить коммунизм". А майор ответил бы: "Спасибо, Игорь. И я тебя полюбил. Хотел бы я иметь такого сына. Желаю тебе больших успехов в учебе и личной жизни". Нет, так бы майор не сказал. Он бы сказал по-другому...

И всю дорогу Тюменцев маялся, придумывая свой разговор с майором Скворцовым, но так и не придумал.

А Лида Ромнич смотрела в степь: она лежала кругом, истерзанная огнем и солнцем, расстрелянная, замученная, потерявшая облик земли.

Ефрейтор Букин довез его до аэродрома. Скворцов вышел из машины и присоединился к группе ожидающих. В центре ее стоял генерал Сиверс, а перед ним, навытяжку, - полненький капитан с красными ушами.

– Паа-слуш-те, капитан, - говорил Сиверс врастяжку, с каким-то даже гвардейским акцентом, - вы знаете, какая разница между мужчиной и женщиной?

Капитан, на мгновение озадаченный, что-то сообразил и расплылся:

– Знаю, товарищ генерал.

– Да нет, что за пошлость. Кроме той элементарной разницы, о которой вы сейчас подумали, есть еще одна, более существенная. Знаете вы ее?

– Никак нет, товарищ генерал.

– Так знайте. Разница в том, что мужчина застегивается слева направо, а женщина - справа налево. Теперь поглядите на себя и наглядно убедитесь, что вы - женщина.

Капитан уставился на свои двубортный китель, растерянно пошевеливая то правой рукой, то левой.

– Экой вы бестолковый, - сказал Сиверс и перестегнул ему китель на другую сторону.
– Советую заучить, где правая сторона, а где левая. Поняли?

– Понял, товарищ генерал.

– И больше никогда так не застегивайтесь. Вы же называетесь: офицер. Уважение к форме - часть воинской доблести. Вам когда-нибудь говорили о русской воинской доблести?

Капитан оживился:

– Мы - наследники Суворова...

– Ясно. Идите и больше не грешите. Прощаю вас, наследник Суворова.

Капитан отошел. Началась посадка в самолет - на этот раз он был полупассажирский, отапливаемый, с четырьмя мягкими креслами в передней части салона. Сиверс немедленно сел в кресло. Скворцов остановился рядом.

– Здравия желаю, товарищ генерал. Разрешите сесть?

– Пожалуйста, буду рад. А, это вы, майор Скворцов, лихой стрелок по самолетам? Здравия желаю. Протоиерей энского собора благодарит причт за бравое и хватское исполнение обязанностей.

Скворцов сел.

– Ну как ваш раненый?
– спросил Сиверс.

– Поправляется. Через неделю обещают выписать.

– Это вам посчастливилось. Могло быть хуже.

– Слава богу, обошлось. Даже в некотором роде все к лучшему. Лору Сундукову знаете? Сразу после госпиталя хотят расписаться.

– Это такая толстенькая?

– Да, она.

– Хорошая женщина. А знаете, о чем я сейчас думал? Вспоминал Державина. Помните оду Державина на смерть Суворова?

– Не помню.

– Надо помнить. Ода называется "Снегирь".

Что ты заводишь песню военну,