На испытаниях

– Нет, я одна, - сердито ответила Лида.

18

В кабинете генерала Гиндина горела лампа с зеленым абажуром, резко выделившая на столе освещенный круг. Углы комнаты тонули в подводной тени. Со стены пристально глядел большой Сталин с тяжелыми усами, в тяжелой раме, критически поджав полумесяцами нижние веки. Генерал в расстегнутом кителе на голое тело сидел за столом и работал. Тикали часы, вентилятор шевелил листки настольного календаря, и жирные черные цифры все время сменяли друг друга, вызывая ощущение неустойчивости времени. Часы тоже тикали неравномерно: то торопились ужасно, то вдруг замедляли ход и становились почти неслышными.

Гиндину было нехорошо. Он уже принял нитроглицерин, но стеснение в груди не проходило, и железная скованность в левом плече - тоже. Он с жалостью посмотрел на свою жирную седую грудь, заметно вздрагивавшую от толчков сердца, но тут же осадил себя: "Спокойно, Семен, все будет хорошо. Только не распускаться". Пожалуй, разумнее всего было бы пойти домой и лечь, но дома у него, собственно, не было, а мысль о своем номере с люстрой и картиной "Три богатыря" была ему противна. Он продолжал работать, просматривая документы и останавливаясь на местах, отчеркнутых по полю синим карандашом. Эти привычные "боковички" (сигналы опасности!) сегодня тоже казались неприятными, хмурились синими бровями.

Он обрадовался, когда вошел ординарец.

– Товарищ генерал, к вам какая-то гражданка добивается.

– Пусть войдет.

Гиндин встал и застегнул китель.

Вошла Лида Ромнич. Генерал удивился:

– Вы? Как приятно! Чем обязан?

Лида прямо взглянула ему в глаза и сказала:

– На площади лежит собака.

– Что это, стихи?
– спросил Гиндин.

– Нет. На площади действительно лежит мертвая собака и... пахнет. Лежит уже третий день, и никто ее не убирает. Я решила обратиться прямо к вам.

– И правильно сделали. Садитесь, пожалуйста. Подождите минуточку, сейчас я приму меры.

Лида опустилась в глубокое кожаное кресло, мгновенной прохладой коснувшееся ее локтей. Генерал сел за стол и позвонил. Появился ординарец. Гиндин повертел в руках карандаш и спросил:

– А где у нас может быть сейчас начальник КЭЧ?

– Майор только что прошел к себе, товарищ генерал.

– А ну-ка пригласи его сюда.

– Слушаюсь, товарищ генерал.

Ординарец вышел. Гиндин любезно, наклонив голову, глядел на свою посетительницу.

– Вы не поверите, как я счастлив, что вы зашли ко мне.

– Я зашла... из-за собаки.

– Тогда я счастлив, что умерла эта собака. Иначе я не имел бы удовольствия видеть вас у себя... Но раз уж вы пришли, давайте побеседуем. Может быть, вы в чем-нибудь испытываете нужду? Питание? Помещение? Говорите, я к вашим услугам.

– Нет, спасибо, мне ничего не надо.

– Может быть, хотите переехать в "люкс"? Отдельный номер с видом на пойму. А?

– Нет, спасибо.

– Скажите, а какое вино вы любите?

– Плодоягодное.

– Не шутите, я говорю серьезно.

– В такую погоду - никакое.

– А в прохладную погоду?

– Право, не помню. Это было давно.

– А вы все-таки вспомните.

– Какой вы смешной! Ну, цимлянское.

– Завтра же пошлю самолет за цимлянским.

– Ради бога, не надо.

– Там, в Москве, была одна женщина, - задумчиво сказал генерал, - я ее любил, а она меня нет, вы представьте себе, она меня не любила. Однажды она обмолвилась - просто так, в разговоре, - что обожает розы. Я послал в Крым один из своих самолетов... На следующий день у ее ног были две корзины роз... И знаете, это был единственный случай, когда я увидел в ее глазах искру нежности... Отчего вы улыбаетесь?

– Слишком много.

– Чего?

– Ног и корзин.

– О, да вы умница. С вами на стандарте не проедешь. Виноват - привычка.

– А где она сейчас, эта женщина?

– В Москве. Мы с нею уже давно не встречались. В прошлом году она вышла на пенсию... Понимаете? Моя любовь - пенсионерка. Это смешно?

В дверь постучали.

– Войдите!
– крикнул Гиндин.

Вошел офицер с испуганными глазами.

– Товарищ генерал, майор Пряхин по вашему приказанию явился.

– Являются привидения, товарищ майор.

– Виноват. Товарищ генерал, майор Пряхин по вашему приказанию прибыл.

– Так-то лучше. Я хочу познакомить вас с представителем Москвы. Майор Пряхин, начальник КЭЧ. Лидия... Кондратьевна, если не ошибаюсь.

Лида кивнула.

– Здравия желаю, - растерянно сказал Пряхин.

– А ну-ка доложите, товарищ майор, обстановку в гарнизоне по вашему ведомству.

– Все в порядке, товарищ генерал, - настороженно ответил Пряхин.

– А вот представитель Москвы придерживается другого мнения.

Пряхин покосился на Лиду Ромнич и промолчал.

– Известно ли вам, товарищ Пряхин, - продолжал генерал, - что на главной площади нашего населенного пункта третий день лежит дохлая собака?

– Лежит, товарищ генерал.

– Так вот, завтра в этом гарнизоне останется кто-нибудь один из вас: вы или эта собака.

– Понял, товарищ генерал. Разрешите исполнять?

– Действуйте, Пряхин.

Начальник КЭЧ вышел. Лида поднялась со своего кресла и стала прощаться. Генерал Гиндин удержал ее за руку:

– О, подождите совсем немного, побудьте здесь, я так рад, что вы пришли. Неужели нельзя подарить старому человеку немного радости? Ваше присутствие - как свежий утренний ветер... Впрочем, кажется, это опять "ноги и корзины"...

– Меня ждут, - сказала Лида, потихоньку вытягивая руку из большой руки генерала.

– Вас ждут, - повторил Гиндин.
– Вас ждут такие же, как вы, молодые, сильные, не боящиеся жары. Какое вам дело до старика с его двумя инфарктами? Слава богу, он еще годен, чтобы убрать с площади собаку...

Генерал улыбался, но глаза были грустные, больные.

– Вам плохо?
– спросила Лида.
– Может быть, вызвать врача?

– Нет, я пошутил. Идите к ним, к молодым, идите, прелестная женщина. Идите же...

– Спасибо. Будьте здоровы.

– Не за что. Это вам спасибо. И помните, что бы вам ни понадобилось, какая бы собака ни легла на вашем пути, - обращайтесь прямо ко мне.

Лида вышла на крыльцо. Ожидающие зашевелились.

– Что-то слишком долго, - засмеялся Теткин.
– Впрочем, старик.