На карте не значится

–  Что-то было у него вам сообщить, но, видно, я помешал, - сказал Рынин.
– А почему, Андрей Васильевич, у вас с ним такой официальный тон? Ведь я уже заметил, что вы друзья.

–  Да, мы земляки. Но сейчас и я и он при исполнении служебных обязанностей. Дисциплина…

–  Понимаю. Он парень своеобразный, как и рулевой, и старшина, и штурман… Видите,- я уже успел присмотреться к ним и к вашей работе с ними в кружке по языку. А лично у вас знание немецкого отличное!..

–  Секрет этого прост, Борис Андреевич. В детстве я жил в одной деревне с немцами, в Поволжье.

–  Да, немецким вы владеете превосходно!..

Борщенко довольно заулыбался. Похвала Рынина была приятна.

Для своих сорока пяти лет Рынин много путешествовал. Подолгу бывал за границей и свободно владел несколькими европейскими языками. Был он сдержан, но за время пребывания на «Неве», в этом трудном рейсе, сблизился с Борщенко и часто рассказывал ему о случаях из «другого мира». И всякий раз Борщенко не упускал возможности попрактиковаться с ним в разговорах на немецком и английском языках.

–  Очень жаль, что у нас в школах недооценивается изучение иностранных языков с раннего детства, - добавил Рынин.
– Это очень развивает мышление.

Новый стук в дверь прервал тихую беседу.

В каюту вошел Коля Петров.

–  Вы меня вызывали, Андрей Васильевич?

–  Да, Коля, вы мне нужны. Что случилось со стенгазетой? Почему она не вышла сегодня в свой срок?

Коля смущенно помолчал.

–  Шторм, что ли, напугал молодежную редколлегию?
– иронически продолжал Борщенко.

–  Что вы, Андрей Васильевич!
– всполошился Петров.
– Шторм тут ни при чем.

–  Кто же при чем?

Коля замялся.

–  Мне сказали, что ваш приятель Женя Муратов вас подвел. Правда это?

Коля виновато посмотрел на Борщенко.

–  Увлекся он, Андрей Васильевич, другой работой. Вдохновение нашло…

–  Аа-а, ну тут уж ничего не поделаешь, раз вдохновение,- все так же иронически согласился Борщенко и уже серьезным тоном спросил: - А будет ли газета сегодня к вечеру?

–  Обязательно будет, Андрей Васильевич!
– обрадовался Коля Петров.
– Обязательно!..

–  Ну, если к вечеру будет, больше говорить об этом не станем…

–  Можно идти, Андрей Васильевич?

–  Идите. Но не забудьте - к вечеру…

–  Точно к ужину будет висеть, Андрей Васильевич.

Коля Петров вышел.

–  Золотой парень, - задумчиво сказал Борщенко.
– Прозрачный, как родник!

–  Мало у вас, на судне, молодежи, Андрей Васильевич, - заметил Рынин.

–  Да… - согласился Борщенко.
– Надо нам быстрее восполнять потери. Морскому делу обучить - требуется время… У меня дома растут двое. Как-то им приходится сейчас, в эвакуации?..

–  А у меня трое…

Оба задумались о своих семьях, об изматывающих трудностях и суровых испытаниях, выпавших на долю женщин и детей в тылу.

В каюту вернулся Шерстнев. Он хмуро уселся за стол и сразу же обратился к Рынину:

–  Еще раз прошу вас, Борис Андреевич, учтите мои соображения.

Рынин улыбнулся.

–  О чем спорим, Василий Иванович? Эсминца еще нет, и даже если бы я согласился, все равно вы вынуждены держать меня у себя. Выходит, спорим мы напрасно.

Шерстнев оживился.

–  Но эсминец должен скоро быть. И тогда, если вы согласитесь, мы свяжемся с ним по радиотелефону. Они пришлют за вами шлюпку.

–  Нет, Василий Иванович! Еще раз категорически говорю: от вас я никуда не поеду! И прошу вас, - не поднимайте больше такого разговора… Мы с вами - старые знакомые… Не обижайте меня. Все опасности я хочу делить вместе со всеми вами. Мне не нужны никакие привилегии. Иначе я перестану уважать самого себя.

Шерстнев огорченно забарабанил пальцами по столу.

–  Не преувеличиваете ли вы опасности, Василий Иванович?
– спросил Борщенко.
– В этом году фашистских подводников здорово потрепали, и у них нет лишних лодок, чтобы направлять в такие широты…

–  Не то ты говоришь, Андрей!
– недовольно сказал Шерстнев.
– Врага надо оценивать трезво. Недооценка его так же вредна, как и переоценка. Немецкий подводный флот еще силен. А затем раненый хищник делается злее - старая истина.

–  Но для них есть более оживленные пути!
– не сдавался Борщенко.
– Забираться в такие пустынные места им просто невыгодно. Транспорты тут - редкость. А теперь, когда их погнали на советском фронте, они в первую очередь будут рыскать на путях наших сношений с союзниками - с Америкой и Англией…

–  Вот эти-то пути и являются сейчас пустынными, Андрей!.. За последние полгода, то есть с марта месяца, наши союзники по этим путям не направили к нам ни одного каравана! Опасаются за свои суда! Боятся потерь. А то, что основная тяжесть войны лежит на нас, и наших потерь они в расчет не принимают. Может быть, даже радуются им!

–  Это вы, Василий Иванович, переборщили!
– возразил Борщенко.
– Все-таки американцы по ленд-лизу переправили нам, много грузов.

–  Эх, Андрей! Мало ты еще знаешь об этих делах!
– с досадой сказал Шерстнев.
– Но не будем сейчас говорить о них.

–  Что же вы, Василий Иванович, считаете, что немцам важнее сейчас вот этот наш путь?..

–  Я этого не говорю. Но напрасно ты думаешь, что немецкий штаб не в состоянии оценивать значения того района, куда мы направляемся! Не полные же там идиоты! Арктика их интересует давно.

В разговор вступил Рынин:

–  Василий Иванович, не чересчур ли вы опасаетесь неприятностей, - неожиданных неприятностей?

–  Неприятности, Борис Андреевич, чаще всего бывают как раз неожиданными… Они выскакивают из-за угла и бьют в спину!

И, словно в подтверждение этих слов, тревожно зазвонил телефон. Шерстнев снял трубку, коротко послушал и кинулся к двери, бросив на ходу:

–  Это акустик! Подлодка у судна и, кажется, торпеда!..

Он сорвал с вешалки у двери свой непромокаемый плащ и шагнул через порог. Но в это мгновение мощный взрыв потряс «Неву» до основания.

Шерстневу будто кто подрубил ноги. Его швырнуло обратно в каюту. Лампочки везде погасли. Судно накренилось на корму.

Ударила боевая тревога.