На карте не значится

–  Ну ладно. Сбрось его за борт. А мы пошли.

Шерстнева, который уже встал, подхватили под руки и грубо потащили вперед. Спустя несколько минут его втолкнули в тесную, освещенную каюту. Там были еще трое вооруженных немцев. Они прижали Шерстнева к стене и быстро обыскали, вывертывая из карманов все содержимое. Сорвали с. руки часы. Сдернули с шеи шерстяной шарф.

Потом Шерстнева снова подхватили под руки, вывели из каюты и потащили мимо орудийной башни, между каких-то надстроек, до люка, у которого стояли автоматчики. Один из них открыл крышку, и Шерстнева бесцеремонно сбросили в зияющее отверстие.

«Кажется, конец», - подумал Шерстнев. Но заботливые руки товарищей подхватили его на лету и поставили на ноги.

–  Василий Иванович, вы?
– услышал он шепот Борщенко.
– Больше там никого нет?

–  Нет, больше там никого нет, - с трудом сказал Шерстнев.
– Коли Петрова уже не будет.

–  Сейчас, Василий Иванович, мы вас устроим, чтобы вы прилегли, - не поняв последних слов Шерстнева, продолжал Борщенко.
– Сейчас… Потерпите…

–  Нет больше Коли Петрова!
– громко повторил Шерстнев, и голос его дрогнул.
– Погиб Коля! Бросился на помощь мне - и его убили.

Наступила мертвая тишина. Молчание было тяжелое и долгое.

–  Как это случилось?
– спросил, наконец, Женя Муратов.

Шерстнев рассказал. И снова несколько минут стояла тишина. Потом все завозились, зашептались.

–  А где раненые?
– спросил Шерстнев у Борщенко.

–  Их сразу же забрали в корабельный лазарет.

–  А Борис Андреевич?

–  Я здесь, Василий Иванович, не беспокойтесь, - отозвался Рынин.

–  Василий Иванович, - зашептал в ухо Шерстневу протиснувшийся к нему комсомолец Сережа Степанов.- А у Жени Муратова фашисты нашли в кармане Гитлера… Что-то будет? Наверно, Женю повесят.

–  Рисунок, что ли, какой?
– забеспокоился Шерстнев.

–  Нет, слепил из хлеба.

–  А где Женя?

–  Здесь, в углу, с Лешей. Женя!.. Иди сюда!.. Женька!..

–  Сейчас!
– отозвался тот из угла, где шептался с Лешей Парменовым.

Шерстнев подозвал Борщенко, и они о чем-то тихо переговорили.

–  Ну, кому я нужен?
– спросил пробравшийся на голос Степанова Муратов.

–  Женя, какого Гитлера нашли у тебя фашисты?
– спросил Шерстнев.

–  Я его, Василий Иванович, разделал под орех! Слепил настоящим палачом, с топором на плахе…

–  Когда тебя вызовут, скажи, что делал не ты,- посоветовал Сережа Степанов.
– Назови кого-либо из погибших.

–  Зачем я буду скрываться? Я им еще и не то сделаю за Колю!..

–  Здесь, ребята, придется вести себя осторожнее, - строго сказал Шерстнев.
– Мы тут подумаем, что делать. И вам придется нас слушаться. А пока ползите в свой угол.

Комсомольцы послушно убрались.

–  Кирилл!
– позвал Борщенко.

–  Ну зачем тебе Кирилл?
– хрипя и шепелявя, отозвался Пархомов.

–  Куда ты запропал и почему тебя не слышно?

–  Заехал я фрицу в ухо, а он мне ответил в зубы. И другой фриц ему помог. Расквасили Кириллу Пархомову нос и губы. Трудно говорить…

–  Ну, коли так, - молчи. После потолкуем. Если тебе трудно говорить, то слушать ты сумеешь.

–  А мне, сукины дети, ребра наломали, еле дышу… - подал голос Кузьмич.

–  Вот что, Андрей, - сказал Шерстнев.-Скоро начнут таскать людей на допросы. Пока мы все вместе, надо кое о чем договориться…

–  Да, Василий Иванович, - это действительно важно.

–  Пригласи всех поближе, Борис Андреевич, а вы здесь?..

–  По-прежнему около вас, Василий Иванович,- отозвался Рынин.
– Прислушиваюсь ко всему и думаю…

–  Невеселые думы? Да?..

–  Разные, Василий Иванович… Думаю, что бывает и хуже…

–  Бывает и хуже, - согласился Шерстнев.
– Но люди всегда ищут выхода из любого трудного положения. И нам надо тоже думать о своем будущем.

ЧТО УКРЫЛ ПРИ ОБЫСКЕ ПАРХОМОВ

Но ни ночью, ни в течение дня на допрос никого не вызывали. Один раз немцы спустили пленникам три буханки хлеба и бачок с жидким супом; дважды - бидон с простывшим кофе.

Лампочки по-прежнему не включались, и в темноте было трудно. Но особенно невыносимо было дышать спертым, дурным воздухом. По решительному требованию пленников, немцы открыли люк и не закрывали его в течение всего дня.

Сильная вибрация от работы мощных двигателей говорила, что корабль идет самым скорым ходом. Но в средине следующей ночи машины вдруг резко сбавили скорость. Потом стало необычно тихо, - оборвался шум от высокой океанской волны и прекратилась качка. Было ясно, что корабль вошел в бухту.

Скоро он остановился.

На палубе зашумели, забегали. А спустя некоторое время над люком наклонился часовой и крикнул:

–  Быстро по одному выходи!

Первым на палубу поднялся Шерстнев. За ним - Борщенко и Рынин.

От люка прожектор освещал проход между двумя шеренгами вооруженных немецких моряков; он вел к сходням на широкий причал, к которому пришвартовался корабль. Видимо, глубина здесь была большая. На причале, так же ярко освещенном, полукольцом стояли автоматчики-эсэсовцы.

–  Где наши раненые?
– по-немецки спросил Шерстнев стоявшего на палубе морского лейтенанта.
– Мы должны их видеть и вынести на берег первыми.

–  Видеть вы их не сможете!
– коротко ответил немец.

–  Тогда мы не тронемся с места!
– решительно заявил Шерстнев.

Лейтенант обернулся к другому немцу в плаще и о чем-то тихо переговорил с ним. Потом сказал, обращаясь к Шерстневу:

–  Ваши раненые отправлены на машине в госпиталь. Увидеть их сможете только завтра днем. А теперь- быстро сходите с корабля!

–  Что делать, Василий Иванович?
– спросил Борщенко.

–  Будем сходить.

–  Товарищи! Можно выходить!
– крикнул Борщенко в люк.

Через пятнадцать минут все уже были на причале и выстроились по четверо в ряд.

–  Сейчас мы пойдем!
– по-русски объявил эсэсовец, стоявший во главе колонны.
– Из строя не выходить! Всякому, кто сделает шаг в сторону, - расстрел! Кто выйдет на шаг вперед, - расстрел! Кто отстанет на шаг, - расстрел! Теперь - вперед!

Колонна тронулась и вышла из освещенного пространства. Кругом была кромешная тьма. При свете электрических фонарей конвоиров зашагали по вырубленной в каменистом грунте дороге, поднимающейся в гору. Затем дорога стала ровной, и через полчаса пленники подошли к подъезду приземистого каменного строения.