На колесах

– А чего думать?
– сказал Журков.
– Гнать надо.

– Как гнать, если он корифей в своем деле? У девчонок до сих пор краска ложится "шагреневой кожей".

– И будет ложиться! Он никогда их не научит, - хмуро сказал Журков. Его твердая нижняя губа крепко заперла рот.

– Давай рассуждать как руководители, - сказал Никифоров.

– Угу.

– Что "угу"?

– Я пока рассуждаю, - буркнул Журков.
– Если б не рассуждал, я б ему ноги уже выдернул. А тут раздумываешь: кто без него будет красить? Как план обеспечить? Как замуж пойти и невинность соблюсти? Хочешь, посоветуйся еще с кем, а я тебе говорю: гнать взашей, иначе мы такие же сволочи, как он. Если не хуже.

– Лето да осень, вот и конец года, - сказал Никифоров.

– Я помню.

III

Сварщик Слава, молодой парень с круглым лицом и почти незаметными усиками, рассказывал:

– Он говорит, что кадров у него нет. "Все вы, - говорит, из казармы купца Ранетова, каждый сам по себе". А я говорю: "Я с Урала приехал, у нас казармы не было. У нас еще с Петра Первого демидовские заводы". "Все равно, - говорит, - все это самодеятельность, а до настоящего производства, как в Турине, на "Фиате", нам как до Киева раку ползти: кадров у меня нет, что прикажешь делать?" Так он говорит, а я стою. Меня до работы не допустили, потому что ко мне дружок армейский приехал, и мы того... капитально. Сам не знаю, чего он от меня хотел. Маляра-то они шуганули, но то маляр, а сварного найти на мое место, сам знаешь, проще простою. Тут он мне и говорит: "Слава, он незаменимый маляр, а ты заменимый, ты средний, как большинство, не могу же я уволить большинство?"

Слава удивленно замолчал и поворошил длинные волосы.

Бригадир Филимонов слушал, улыбался неопределенной бесхитростной улыбкой, но глаза не улыбались. Он был небольшого роста, с маленькими руками, и одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что Филимонов принадлежит к той неистовой породе людей, с которыми трудно сладить одной силой. Несколько минут назад они вместе со Славой откатили от стенда разбитую (без крыши и стекол, с пустым моторным отсеком) машину и теперь курили, несмотря на строгий запрет курить в автоцентре. Неподалеку ацетиленовой горелкой срезали металлический сгусток того, что было задней частью новенького "универсала"; синяя с белой сердцевиной струя легко прожигала тонкое железо, оставляя за собой пузырчатый малиновый рубец, который быстро покрывался сине-черной окалиной.

– А что ж раньше не хотел рассказать?
– спросил Филимонов.
– Я уж думал, он тебе крепко врезал.

– Да нет...
– ответил Слава.
– В том-то и дело.

– В чем, в чем дело?
– поморщился Филимонов.

– Что-то тянут резину с этой крышей. Пора принести, а то до перерыва ни одной стойки не сварю. Пойти, что ль, подогнать?

– Взял тебя голыми руками, вот ты и молчишь. Нету ее, этой разницы между им и тобой, он не хочет, чтобы она была, а до тебя не доходит, как без этой разницы. Тут-то он тебя и взял. И не тебя одного.

– Выходит, тебя тоже?

– Может, и так. Не люблю суперменов, не к добру пошла мода на показуху. А он хилый, голосок дрожит, рубаха на шее болтается, но я вижу - в нем хребет есть.

– Был у нас в части один из Донбасса, кожа да кости, а старички его не задевали... Вообще, конечно, с ним работать можно, ничего не скажешь. Губочев вот его боится, ну прямо смех берет.

– Ты приглядись-ка лучше: Губочев всех боится. С чего бы человеку всех бояться?

– Это не мое дело. Что-то крышу не несут, заснули, что ли... А правда, говорят, что ревизия неспроста была?

– Беда, что такие, как он, никогда не защищаются. Им кажется, раз у них руки чистые, значит, все кругом идеальные. Что там ревизия! Ему бы дорожить своим положением, самую малость бояться всякой мрази, тогда будет надежное дело.

– А разве есть, кто не боится?
– спросил Слава.

– Легок на помине, - сказал Филимонов, и его глаза улыбнулись. К ним шел Никифоров.

– Здорово, мужики.
– Директор пожал им руки, поглядел на красный "универсал".
– Сейчас крыша будет.

– Все, несут!
– весело сказал Слава, усики на его растянувшейся губе стали совсем незаметными.
– Ты глянь, сам Губочев тащит!

Никифоров кивнул, но не стал смотреть, что делается за "универсалом", у которого отрезали заднюю часть.

– Да я не шучу!
– сказал Слава.
– Прижал ее к пузу, а Верещагин конвоирует. Прямо вынос гроба!

– У нас это последняя крыша, ему жалко с ней прощаться, - сказал Никифоров. И Филимонову: - Николай Петрович, перед перерывом вместе с Верещагиным скажите людям, что ревизия считает ваш кузовной участок самым лучшим.

Больше тут делать было нечего; Никифоров кивнул мастеру Верещагину и пошел дальше.

– Александр Константинович!
– крикнул вслед Губочев.
– Видите, я ваше распоряжение выполнил.

– Спасибо, - ответил директор, полуобернувшись, так и не посмотрев на него. Наверное, было похоже, что он бежит. А он и бежал. Как маленький Саша Никифоров, когда зажег, играя, стог сена во дворе соседей. Или так лучше определить: не бежал, а хотел собраться с мыслями? Но он не стал уточнять.

На малярном участке было душно; гудел вентилятор, горячо и едко пахло эмалью. Яркий холодный свет люминесцентных ламп с его едва уловимым помаргиванием, казалось, обладал плотностью, словно полупрозрачный газ. Вдоль стены напротив красильных боксов стояло несколько автомобилей. Все они были одинакового песочно-желтого цвета, с заклеенными бумагой фарами и стеклами, без бамперов, и чем-то напоминали коконы. Свежо блестела краска, и ее блеск маскировал мелкий брак - рябь "шагреневой кожи".

– Получается, - похвалил Никифоров.

– Нет, не очень получается, - вздохнула Лида.

Скребок в ее руках остановился, потом пошел по капоту, легко снимая разбухшую от растворителя старую краску.

– А как ты до крыши достанешь?
– улыбнулся Никифоров.

– Подставлю ящик.

Он поднял с пола похожий на широкую стамеску скребок и снял с крыши белую стружку.

– Испачкаетесь, - предупредила Лида.

Он посмотрел на ее бледное миловидное лицо, уже тронутое тонкими трещинами морщин, снова улыбнулся:

– Я у вас отдохну. Никто не знает, что я здесь.

– Вы приходите почаще. Вот кончат там, - она кивнула на открытые боксы, где девушки в зеленых костюмах плавно работали пульверизаторами, - угостим вас домашним пит рогом. Мы и песни поем. Вы любите петь?

– Когда за рулем спать охота. Мы с Журковым ехали из Тольятти - все песни перепели.

– Нет, а мы просто так поем. Теперь нам никто не мешает.
– Она посмотрела на Никифорова.
– Хотите, за выходные мы вашу машину в любой цвет покрасим?

– Ну да! Чтоб меня обвинили в злоупотреблении служебным положением?

– А что мы еще можем? Бутылку купить?

– Зачем бутылку? Да ничего не нужно!
– сказал Никифоров.
– Давай лучше-ка спой что-нибудь.

– Вот еще! Ни с того ни с сего - петь. Просто так радио поет.
– Лида нахмурилась, стала крепко и быстро водить скребком; ее тонкое плечо на мгновение выступало в широких складках рукава и сразу терялось в них.

"Что на Полетаеву сегодня нашло?
– подумал Никифоров.
– Сначала тест загадала, потом будто заклинило. "Море - это любовь". Нормальная баба на ее месте нашла бы мужика и не комплексовала. Но как, наверное, скучно! Маленький городок, все на виду, взрослые мужики давно женаты... Тут заклинит".