На колесах

Гости хозяйничали на кухне, Иванченко открывал рыбные консервы, Журков, выгнувшись правым боком, стоял рядом с ним, не решаясь сесть на крохотную кухонную табуретку, похожую на детскую. На газовой плите потрескивала сковородка с блинчиками.

– Да ты садись!
– улыбнулся Никифоров.
– Принести стул?

– Принеси, - сказал Журков.
– Днем еще ничего, а к ночи хуже.

Никифоров принес стул. Журков сел, попробовал опереться на спинку, закряхтел.

– Говорят, в Рогачевке бабка заговаривает радикулит, грубовато-насмешливо вымолвил он.
– Ты свозил бы меня.

– А где Лена?
– спросил Никифоров.

– Пошла луку нарвать. Свезешь?.. А то, ей богу, бюллетень возьму.

– Нет, не имеешь права болеть, - без тени улыбки ответил Никифоров. Повезу хоть к шаману, а дезертирства не позволю.

– Вот-вот!
– буркнул Журков.
– Мало, мы "взяточники и заодно с ворюгой", теперь еще и "дезертиры".

От сковородки запахло горелым, Никифоров выключил газ.

– Давайте о чем-нибудь другом говорить, - предложил Иванченко.
– А то с этими автомобилями да заказчиками забудешь все на свете.

Когда пришла Лена, они по-прежнему говорили о своем автоцентре, и она, незатейливо накрыв стол, попыталась переключить их внимание на себя. Сначала ей это удалось: ее слова брали не смыслом, а простой ревностью к гостям, которую она не умела скрыть от них. Никифоров натянуто улыбнулся, слушая о том, что Василий подрался в детском саду с новеньким мальчишкой. Лена смотрела на Журкова, лишь изредка поглядывала на Никифорова. Ее полные крепкие губы замирали, задерживая неожиданно проступавшую волевую, как у матери, складку над верхней губой. В этих взглядах невзначай была привычка сигнализировать о своем состоянии, привычка, которую дает лишь семейное приспособление друг к другу. "Ты нарочно привел их, - казалось, так говорила жена, - ты отгораживаешься чужими людьми, когда мне горько!"

– Пусть дерется, - сказал Никифоров.
– Я вот в детстве не дрался, и что же?
– Он тронул свой синяк.

Тут она заметила сизоватое пятнышко на щеке, которого утром не было, протянула руку; Никифоров отклонился.

– Откуда у тебя синяк?

– Он не признается, - сказал Журков.

– Да чего там, - отмахнулся Никифоров.
– Давайте допьем, Лена, тебе наливать?

– Нет, я пойду наверх. Скоро Васю купать.

– Посидите с нами, - попросил Иванченко.
– Когда мужики без женщин это просто пьянка. А с женщиной - праздник.

– Если вы и жене такое говорите, вам цены нет, - сказала она и взглянула на Никифорова.
– Ну, пойду?

Он понял, ей не хочется уходить, она ждет, что он остановит ее.

– В женщине должна быть тайна, - продолжал Иванченко.
– Красота - это всегда тайна. Вот недавно в газете писали, что семья развивается по второму закону термодинамики.
– Он засмеялся, вскинул голову.
– Парадоксально, но очень точно!

Он не умел смеяться, его смех выдавал лукавство.

– Согласно второму закону, все остывает, - сказал Журков.
– И человек остывает и сковородка.

– А что такое тайна в женщине?
– усмехнулась Лена.
– Недоступность? Или своя тайная жизнь?
– Ее лицо как бы осветилось усмешкой особого знания, которая, как видел Никифоров, выражала и надежду, что ей сейчас объяснят, как надо жить, и страдание от того, что она много думала над этим и не находила ответа.

– К нам приезжал врач из космического центра.
– Иванченко посмотрел на Никифорова, словно спрашивал: "Я верно говорю?" - Говорит, самое тяжелое для космонавтов, что нельзя ни секунды побыть одному.

– Да, одиночество необходимо, - кивнула Лена.
– Но когда его слишком много...

– Хотела она или не хотела, а от затеянного ею разговора Никифорову стало больно.

– Казанова в спальню к собственной жене залезал на третий этаж по карнизу, - сказал Журков.
– А у нас как? Да никак. Муж думает про жену, что он ее знает, и от скуки скулы воротит. А жена то же самое про него думает... Ну, вы еще молодые. За что выпьем?

– За женщин, - предложил Иванченко.

– Женщина будет такой, какой ее видит мужчина, - сказала Лена.

Никифорову почудилось, что она хотела сказать что-то другое, то, что касалось только их двоих, а сказанное ею - это лишь игра, подхваченная от Иванченко.

После родов у нее стали разрушаться зубы, и она объяснила, что в ее организме стало мало кальция, она отдала этот кальцин Василию и теперь мучается. Признание Лены поразило Никифорова. Василий медленно рос, а у нее появились седые волосы и морщины в углах глаз. Это было радостное и жестокое чудо: чем сильнее становился ребенок, тем заметнее изменялась Лена. Ей, выходило, надо стать здоровым Василием, потом уверенным в своих силах Никифоровым, потом своей старой матерью, у которой не было ничего дороже единственной дочери. И самой собой тоже надо было остаться. Но это уж в последнюю очередь.

Никифоров взял Лену за руку.

– Мужчина должен быть рыцарем, - сказал Иванченко.

– Конечно.
– Лена улыбнулась необязательной пустой улыбкой.

И как только жена улыбнулась, Никифоров понял, что игра будет продолжаться, и ни он, ни она не смогут от нее отступить.

Выйдя во двор, мужчины один за другим прошли по узкой бетонной дорожке мимо "Жигулей", на которых лежал лунный свет, вышли за калитку и только тогда, когда Никифоров, просунув руку между штакетинами, звякнул крючком, смогли заговорить. Но задержанный Леной разговор уже меньше волновал их. Они почти насильно начали его, чтобы просто покончить с ним. "Мы не отступим, несмотря ни на что, или мы бессильны?" - вот от какого вопроса им невольно хотелось уклониться! Потому что он был прост, и его нельзя было расщепить на компромиссы.

Иванченко предложил-таки компромисс: ничего не делать, работать себе дальше, только каждый вечер пломбировать склад.

– Александр Константинович, ни одна деталь не пропадет!
– с торопливым оживлением сказал он.
– Маленькая пломба, а большое дело сделает.
– Он посмотрел поверх придорожных тополей и, по-видимому, радуясь своей мысли, сказал.
– Вечер-то какой! Луна, звезды... даже листья светятся. Шел бы так, ни о чем не думал... лишь бы лето никогда не кончалось.

– Кончится!
– проговорил Журков.
– Не успеешь оглянуться, не успеешь пломбу приклепать.

– Фу ты!
– Иванченко махнул в его сторону рукой.
– Ну как же по-другому? Останавливать центр?

– Не знаю! Ежели надо, - останавливать.

– Как у тебя все просто, - тихо сказал Никифоров, глядя в даль улицы, где поверху тянулась частая строчка огней на почти невидимых столбах. Выпорол слесаря, остановил центр. Мне кажется, Иван Иванович прав. Зарываться нам нельзя.

– Давай ко мне зайдем, - предложил Иванченко.
– У меня вино есть... Да одолеем мы этого Губочева! Брось хмуриться, Вячеслав Петрович.
– Он легко прикоснулся к спине Журкова.
– Зайдем? Ты, как Тарас Бульба: я Губочева привел, я его и укокошу. Не укокошишь, сейчас это по-другому делается.