На неведомых тропинках. Сквозь чащу

Щарк-щарк-щарк, шаги снова стали размеренными. Я осторожно выпрямилась, и не увидела маховиков. Ни живых, ни мертвых, кости хрустели, где-то правее. Я подбежала к бортику и, перевалившись через ограждение, последовала за Веником в соседнюю чашу фонтана. За ней снова продолжалась улица, и дома там выглядели куда как целее, чем на предыдущей.

Под ногами было точно такое же ребристое дно, точно такой же мусор. Повинуясь наитию, я провела ботинком по дну, и едва не застонала от разочарования. Точно такая же линия из черных камней уходила к центру второй чаши, я ворошила листья пока не увидела крест. Святые! Киу, чего же ты хотела от меня на самом деле? О чем просила?

– У твоих предков отсутствовала фантазия, - проговорил Веник.

– В конце улицы, я видел еще два фонтана, и один из них точно цел, - Пойдешь и там подметаться?

– Нет, - ответила я, - Пойду обратно. Домой.

Все что мне нужно это, обогнуть фонтан, свернуть у дома, от которого осталась лишь груда округлых замшелых валунов, навевавших мысли о старинных замках, вернуться на предыдущую улицу, пройти до конца, а там... подхватить стежку и окунуться в ее течение. И можно будет спокойно подумать, найти рюкзак, может быть, посмотреть еще один яркий сон о Киу.

Да, я все еще рассуждала как человек, но в оправдание могу сказать, что тот раз был последним. Моя человеческая жизнь закончилась не на алтаре у Седого, и не на той грязной прогалине у часовни, где умер Валентин и мой счет открылся. Она закончилась здесь, когда я в последний раз думала, как человек, сомневалась и искала правильную дорогу, вместо того что бы понять - правильного пути не существует. Есть лишь твой. Вниз ведет много ступеней, но даже они иногда заканчиваются. Вечности не существует, а хищники редко мучаются угрызениями совести. Я не исключение. Жизнь человека закончилась, когда я выбиралась из чаши фонтана в городе, которого давно не существовало. И никаких фанфар и салютов

Как всегда Веник почувствовал их первым, а я лишь уловила его беспокойство. Падальщик не любил сюрпризов. Я перебиралась через бортик, когда выброшенный вперед костяной крюк ударил по чаше, выбивая каменную крошку. Мои пальцы находились в трех сантиметрах от образовавшейся выбоины.

Они были еще не до конца проснувшимися и оттого немного неточными и неповоротливыми. Ближайший валун вдруг шевельнулся, в нас полетел еще один крюк на подвижной суставчатой конечности. Не долетел, упал на землю и втянулся обратно, в покрытый серим мхом шар. Не мехом, короткой похожей на валенок шерстью. Крюк втянулся и тут же метнулся к Венику. Падальщик зарычал, обнажая желтоваты зубы и легко уклонился.

Я пахла кровью. Мы пахли.

Шар приподнялся, покачиваясь на подвижных суставчатых конечностях, которые заканчивались загнутыми ороговевшими пластинами - крючьями. Посреди шарообразного тела открылся широкий рот, полный острых иглоподобных зубов. Ни глаз, ни носа - ничего лишнего. Я видела этих созданий раньше. В чужом сне. Крючник, кажется так, называла его феникс. Тварь, состоявшая из одной головы или туловища, попеременно выбрасывающая крючья, оттого никак не удавалось понять сколько их у нее.

– Колобок, колобок, я тебя съем, - нараспев проговорил Веник, и тварь, словно поняв его, разразилась кратким визгливым смехом.

Падальщик пригнулся и прыгнул, бесшумно и почти красиво, словно танцор. Одним смазанным, казавшимся бесконечно медленным движением он оказался сбоку от колобка. Тварь выстрелила очередным крюком, но Веник сбил ее в полете и прижал конечность ногой к земле, второй крюк перехватил рукой, и вывернул, заставляя тварь то ли снова расхохотаться, то ли завизжать от боли.

Еще один шар откатился от завала и еще... За чашу фонтана зацепились крючья, меня коснулся чужой голод, пустота внутри, которую нужно заполнить. Есть и спать, спать и есть. Я перелезла через бортик, крючья втянулись в шарообразное тело, словно составные части складывающегося и раскладывающегося механизма. Колобок открыл пасть и захохотал. Крюк третьей проснувшейся твари едва не пропорол мне ногу, в последний момент я успела отпрыгнуть, едва не свалившись обратно в фонтан.

Хруст смешался с визгом, очень похожим на ход несмазанных дверных петель. Веник выдрал часть сустава с крюком, понюхал и отбросил. Охромевшая тварь вместо того, чтобы собрать конечности, забиться в какую-нибудь нору, зализать раны и оплакать потерю, бросилась на гробокопателя с раззявленной пастью. Веник легко ушел с ее пути, пропустил вперед и с разворота пнул, заставляя крючника влететь в кущу щебня и битого стекла. С кучи мусора, оставленного временем, свалилась деревяшка, похожая на резной обломок картинной рамы. Я внутренне сжалась, приготовившись в волне криков, боли и отчаяния. Но к ней нельзя было подготовиться.

Дивный ожил, заговорил, закричал, запел, струны заплакали. Мертвые закричали, улицы вспыхнули россыпью натянутых голубых нитей, в голове билось отчаяние и картинки того, как гибло все, как умирали на этих улицах люди, нелюди, Великие...

Крюк впился в бедро, и боль прошлого смешалась с болью настоящего. Я упала на колено... А стежка продолжала звенеть, рассыпаясь на множество жалящих нот и всполохов. Крючник дернул конечностью, и я поняла, что уже давно кричу, что скользкими от крови руками пытаюсь вытащить крюк. Он был холодным, словно кусок мяса из холодильника. Деревяшка скатилась с кучи и остановилась. Струны издали последний аккорд стали затихать.

Второй крюк полетел мне в голову, я видела, как он отделяется от тела, как короткая шерсть, под которой перекатываются мышцы, топорщится... Боль отступила всего лишь на миллиметр, меньше чем на миллиметр, и я выставила руки, чувствуя, как коготь входит в предплечье. Тварь завизжала у самого лица раскрывая и закрывая вонючую пасть. И не просто завизжала, забилась в конвульсиях, когда Веник, вспоров когтями шкуру, запустил руку в ее нутро, разрывая сосуды, вспарывая мышцы и ломая кости.

На самом деле это трудно, тело не состоит из пустот. В него очень трудно запустить что-то кроме ножа. И когда в фильмах разные вурдалаки одним ударом пробивали грудину и вытаскивали сердце, легкие, почки, печень, не важно, где они находятся, достают их всегда из груди, меня пробивал хохот. А потом пот. Ровно с того момента, как я увидела, что такое на самом деле возможно. Попробуйте с размаху вогнать пальцы в кучу песка, получите незабываемые ощущения. Реальность такова, что плоть не расступается даже перед самыми острыми когтями, она трещит и рвется, она кровоточит, она конвульсирует. Чтобы просунуть внутрь руку нужно покрошить внутренности на куски, запустить ножи бленкера и нажать на пуск. Веник сжимал и разжимал пальцы, взрезая плоть, рывок за рывком погружаясь в его тело. Крючник визжал, стежка наполненная чужой болью затихла.

Самый первый колобок, столкнувшийся с падальщиком, уже лишился конечностей и теперь лежал на куче битых камней, открывая и закрывая пасть. Веник не добил его, поспешил ко мне. И я это не забуду. Внутри крючника, что-то с хрустом сломалось. Похожий звук я слышала, когда соседская машина сбила собаку, что жила во дворе. Ничейная дворняга, которой скармливали объедки, а она махала хвостом. В тот день объедки вынесла я, а сосед ее не заметил. Собачьи кости хрустели так же.

Колобки были животными, как та дворняга, звери на инстинктах без зачатков разума.

Еще один крючник расхохотался, расправляя лапы. Я выдернула подергивающийся крюк из руки. Вскрикнула, когда тварь инстинктивно попыталась втянуть второй вместе с частью моего бедра. Чтобы его вытащить пришлось залезть в рану пальцами...

Еще два камня скатились с кучи валунов, защелкали конечности. Подергивающаяся шаровидное тело замерло. Веник отбросил умирающую тварь. Ее агония не имела особого вкуса, пресная почти безэмоциональная. Твари, в сущности, было все равно, у нее не было осознанного желания жить, она не понимала ее ценности, у нее был лишь инстинкт, а он напоминал по вкусу пропаренный рис без специй, есть можно - насладиться вкусом нет.