На охотничьей тропе

— Так-таки ничего и не знаете?

— Не знаем.

— Ну, хорошо, — спокойно заметил парторг. — Без вас разберёмся. Смотрите только, чтоб перед Благининым после этого краснеть не пришлось.

— Можете не беспокоиться. Уж мы как-нибудь… — всё более раздражаясь, отрезал Ефим и направился к двери. За ним поспешил Клушин.

— Что-то есть непонятное во всём этом, — обратился Жаворонков к Сергею Селивёрстовичу. — Заметил, как Клушин смутился?

— Да.

— Зови-ка Благинина.

Благинин вошёл и молча остановился у стола, за которым сидели парторг с Прокопьевым. Ещё окончательно не оправившийся от перенесённой болезни и немало переживший за эти три дня, он выглядел осунувшимся и постаревшим, скулы заострились, лихорадочно горели глаза.

— Присаживайся, Иван Петрович, — здороваясь, предложил Жаворонков. — Расскажи, в каких ты отношениях с Ефимом и Клушиным. Не поскандалили?

— Нет. Зачем же скандалить, — ответил Иван.

— А как с промыслом после болезни?

Благинин вдруг вскочил со стула, будто его подбросило взрывной волной, заговорил запальчиво и сбивчиво, повысив голос до высокой ноты:

— Зачем так, Афанасий Васильевич, окольными путями, издалека. Скажи лучше прямо: сук-кин сын ты, Благинин… Совесть свою потерял, напакостил в общем огороде… Никто мне не верит, кроме Ермолаича и Тимофея… Никто!.. Что я… Враг, да?.. Уличили, нашли браконьера. Благинин — браконьер!.. — последние слова он уже не сказал, а скорее выдохнул из себя и затем, будто силы у него вдруг иссякли, ссутулившись, опустился на стул и едва слышно добавил: — Все нервы вымотали…

— А ты спокойней, — заметил Жаворонков. — Нервозность — признак слабых. А ты не из таких, которые столкнутся с трудностям и начинают хныкать. Нет, мы тебя другим знаем.

Ивану стало стыдно за минутную вспышку раздражения и горячности, в которую вылилось всё пережитое за эти три дня, после того как его обвинили в грязном поступке, и он, не глядя на парторга, спросил:

— Вы тоже меня обвиняете?

Жаворонков улыбнулся.

— Нет, зачем же. Я не прокурор. Просто хотелось выяснить, откуда такие слухи о тебе.

— Не знаю, Афанасий Васильевич. Я, наоборот, хотел добро сделать. Когда лежал в лодке, в камышах, на Епифановском плёсе, думал: приду в избушку, расскажу охотникам, откуда у меня хорошая добыча. Пусть каждый заведёт себе такой питомник. Сколько дополнительной пушнины может дать промхоз стране после этого. А они…

— Какой, какой питомник? — заинтересовался Жаворонков.

И Благинин, окончательно овладев собой, уже спокойно начал рассказывать:

— Понравился мне как-то Епифановский водоём. Красивое плёсо, просторное, а ондатры на нём нет. И задумал я на него зверьков пересадить. Расплодятся, думаю, вот и добавка в моём промысле будет. Выпросил в позапрошлом году этот водоём у Сергея Селивёрстовича, сделал живоловки, начал отлавливать ондатр. Самых крупных, с тёмным мехом, я выпускал на новое местожительство. Однако вскоре ушли они оттуда, не понравилось, видно, им переселение. Новую выпустил партию, и опять куда-то ушли. В чём, думаю, дело, почему бегут? Думал-думал и решил, что кормов маловато. И занялся я посевом болотных растений на Епифановском. Прижилась после этого ондатра, дала хорошее потомство…

— Верно, верно, — подтвердил Прокопьев. — Летом, когда я учитывал запасы ондатры, заглянул на Епифановский водоём и удивился. Много зверьков расплодилось.

— Нынче сделал первый отлов на своём питомнике. И результат, как видите, налицо, — Благинин криво усмехнулся. — А охотники обвинили меня в промысле На запретном водоёме.

Но Жаворонков уже не слышал последних слов Благинина. Он соскочил со стула и начал ходить взад и вперёд по комнате, потирая от удовольствия руки Наконец, он остановился перед Благининым и проговорил:

— Иван Петрович, чудак ты этакий. Да понимаешь ли ты, что это такое!.. Это же начало большого дела. Именно большого! Вот чем нам всем надо заняться. И не одному, а всем, всем!..

Иван смотрел на возбуждённое лицо парторга, и у него появилось такое чувство, будто нёс он тяжёлый груз на своих плечах и не надеялся донести до места, как вдруг пришли товарищи на помощь, разделили этот груз между собой, легко и уверенно двинулись вперёд.

Глава восьмая

Жаворонков был человеком иного склада, чем директор промхоза Кубриков. У него был природный ум, уверенность и спокойная рассудительность. Кубриков же хотя и был не глуп, но уверенности в правильности принятых решений и совершённых поступков не чувствовал.

Неугомонный и нетерпеливый Жаворонков всегда, в любом деле искал новое, ещё не опознанное, Кубриков же отличался медлительностью и спокойствием, достигнутое считал верхом совершенства. В отношении к охотникам первый бывал порою резок, но откровенным и чутким, второй за добродушием и показной внимательностью прятал своё незнание людей, а иногда даже нелюбовь к ним.

У Афанасия Васильевича на всё хватало времени, он всегда учился. Спросите его, какое имеет образование, он улыбнётся и ответит: «Незаконченное», а достоверно известно, что окончил зооветтехникум и, работая в колхозе, заочно учился в Московском пушно-меховом институте.

Учёбу прервала война. Отложив учебники, Жаворонков ушёл добровольцем на фронт. Его направляли ветинструктором в кавалерию, а он настоял послать туда, где больше опасности, — в пехотный полк пешим разведчиком. Был дважды ранен, но полк не покинул и только западнее венгерского города Секешфехервара попал под миномётный обстрел и после двухмесячного скитания по госпиталям был отчислен в запас. Вернувшись в Вагино, поступил в ондатровый промхоз охотоведом, снова взялся за учебники и только год назад как получил диплом с отличием.

Коммунисты избрали Жаворонкова секретарём парторганизации. Увлёкшись работой с людьми, он понимал, что теперь должен знать ещё больше, и опять до глубокой ночи просиживал за книгами. А изучая условия для акклиматизации новых пород промысловых зверей в Сибири, завёл переписку со Всесоюзным научно-исследовательским и Томским биологическим институтами.

Кубриков видел это и, завидуя Жаворонкову, думал: «И мне бы надо, как он, учиться. Возьмусь…» Но заставить себя взяться за книги не мог, и его желание оставалось бесплодным мечтанием.

И вот эти два противоположных по своему характеру человека встретились в одном учреждении и вынуждены были вместе решать одни и те же задачи, поставленные перед промхозом.

Часто Кубриков делал не то, что надо было делать, принимал опрометчивые решения, парторг, стараясь выправить положение, подсказывал ему, смотря на дела с других, не административных позиций. Директор иногда следовал советам Жаворонкова, в большинстве же оставлял их без внимания, считая, что он по-своему прав.

Охотники стали говорить Жаворонкову: «Что-то делать надо — сокращаются запасы ондатры. Добыча мала». Афанасий Васильевич долго думал об этом и решил, посоветоваться с Кубриковым. Надо принимать меры, время не ждёт. Чего доброго, снова, как это было однажды, придётся прекратить промысел и поставить ондатру под охрану.