На охотничьей тропе

Филька бережно принял от деда капканы и, дрожа от волнения и радости, сказал:

— Спасибо, дедушка Нестер. Я постараюсь…

* * *

Однако старания Фильки Гахова не увенчались успехом. Он бродил по заснежённой степи, выискивал следы лис, колонков, горностая и других зверьков, устанавливал капканы, как ему казалось, в самых подходящих местах, на следующий день проверял их, переставлял на новые места — результат был одинаков. Зверь будто разгадывал замыслы подростка и обходил капканы стороной. Лишь однажды ловушка захлопнула мышь-полёвку.

И снова охотники начали посмеиваться над Филькой, что его сердило. Особенно досаждал своим зубоскальством сезонник, рябоватый парень из Устюгинского колхоза, Михаил Барташ. При встрече он обязательно ехидно улыбнётся и заметит:

— Что, горе-охотник, лиса опять кукиш показала? Курятником бы тебе заведывать, а ты на промысел.

Или:

— Твой дед ворон боялся, отца чуть воробьи не заклевали, а ты в охотники подался.

Филька старался избегать встреч с Барташом, не отвечал на ехидные замечания, но тот становился всё назойливее.

Подросток начал усиленно читать охотничьи рассказы. Однако на практике того не получалось, чему поучали авторы. Парень приставал с расспросами к деду Нестеру, тот терпеливо разъяснял, но обычно добавлял, что надо показать на месте, на практике, а сил уж нет ходить далеко за зверем. У других же охотников паренёк стыдился спрашивать.

«Хоть бы одного лисовина поймать, — часто думал Филька, завидуя другим, возвращавшимся из степи с богатой добычей, — может смеяться бы перестали». Он ещё старательнее выслеживал зверя, исхаживал на лыжах десятки километров, но возвращался в избушку ещё более сердитый, с пустой сумкой и тяжёлым сердцем.

Однажды Фильку чуть не погубил соблазн.

Утром начинающий охотник осмотрел капканы, расставленные накануне. И опять они были пусты. Обиженный неизвестно на кого, Филька медленно брёл на лыжах вдоль колка, тянущегося узкой полосой по склону гривы, которую называли «Панаихой». Опрятные берёзы стояли небольшими толпами, прижавшись друг к другу, словно согреваясь от холода, осинник протягивал навстречу худые сучья, прося от кого-то защиты, может быть от зайцев, безжалостно уничтожающих на нём кору. По самому краю колка в виде заслона расположились густые кусты тальника. На одном из них сидели куропатки, нахохлившиеся или от важности, или от мороза. В другое время Филька обязательно подкрался бы к ним с подветренной стороны и дал дуплет из своей тулки, а сейчас даже и этого не хотелось. Махнув рукой в сторону куропаток, он сердито крикнул: «Кыш вы, расселись!..»— и пошёл своей дорогой. Подойдя к месту, где колок делал изгиб, образуя почти острый угол, подросток натолкнулся на лисью тропу, ведущую в редкий березняк. Филька бессознательно свернул по тропе и углубился в колок. Вскоре вышел на опушку. Около тропы обозначилась едва заметная, наверное дня два назад кем-то проложенная лыжня.

«Кто-то раньше меня здесь побывал», — подумал Гахов и хотел уж было свернуть в сторону, чтобы выйти на гриву, как увидел у одинокого куста лису. Она неподвижно лежала на снегу, опустив острую мордочку на передние лапы.

«Притаилась или спит», — подумал Филька, осторожно снимая с плеч ружьё. Прошёл ещё метров двадцать, опустился на колено, тщательно выцелил в голову и выстрелил. Лиса осталась на месте и, казалось, даже не изменила своего положения. Закинув ружьё за плечо, паренёк заспешил к добыче. Сердце колотилось от радости учащённо. Не прошло и двух минут, как он был у одинокого куста. И здесь его ждало разочарование — лиса была в капкане.

«Вот тебе и убил! — размышлял Филька Гахов, рассматривая рыжего лисовина. — Крупный. А хвостище, что помело. Нет уж, коли не везёт, так не везёт. Опять в избушку пустым придёшь, — и ему вспомнилась вдруг ехидная улыбочка на рябоватом лице Барташа. «Что, опять лиса кукиш показала?» — говорила эта улыбочка.

— А что, если взять лису? Всё-таки стрелял я в неё, — подумал подросток. — Да нет, нельзя В капкане стрелял-то. Это воровством называется. Лучше свою когда-нибудь добуду».

Филька отвернулся от зверя и, повернув лыжи в сторону, пошёл прочь, а какой-то внутренний голос твердил: «Зачем оставляешь, возьми. Кто узнает-то? Ты один в степи». — И снова перед ним всплыла ехидная улыбочка Барташа.

Гахов в раздумье остановился в кустарнике. Минут пять простоял на месте, затем повернулся и быстро побежал к оставленному лисовину, дрожащими руками начал освобождать его из капкана. Он долго ещё стоял у одинокого куста, нерешительно перекладывая с руки на руку пушистого зверя и, наконец, решившись, начал прикреплять его к удавке.

— Нельзя! Чужая… — вдруг послышался знакомый голос за его спиной.

Филька повернулся. Перед ним стоял Иван Благинин. Подросток смутился, лиса выпала из рук, лицо запылало от стыда, будто вся кровь в это время прихлынула к его голове.

— Подними! Ермолаича это… — снова сказал Благинин. — В избушку отнесёшь, ему отдашь.

Филька кивнул головой в знак согласия и послушно перебросил лису через плечо.

Они ещё несколько минут молча стояли друг против друга, как тогда, у Епифановского плёса, когда Благинин назвал Фильку «мазилой».

Пареньку казалось, что сейчас Иван размахнётся и с силой ударит его по лицу. И поделом, не нарушай охотничьи законы! Он даже втянул голову в плечи, ожидая удара.

— Я не думал так сделать, дядя Иван… — наконец проговорил жалобно Филька.

— Видел, видел, как ты метался. Да видно бес сильнее тебя оказался.

Паренёк потупил глаза.

«А все мы виноваты. У парня стремление к промыслу, а уменья нет. Вместо того, чтобы научить его, только насмехаемся», — подумал Иван и сказал:

— Ну что ж, пойдём вместе. Поищем своих зверей.

— Не-ет, я не пойду, — пролепетал Филька. — Я домой уйду. Совестно мне.

— Вот уж этого-то не следует делать, — дружелюбно улыбнулся Благинин. — Беру тебя своим подшефным. Обучать буду.

— Верно, дядя Иван? — недоверчиво воскликнул подросток, забывая о случившемся.

— А почему же нет. Обучу.

— А как же… это?

— Об этом я никому не скажу. Но ты помни: унести добычу из чужого капкана — самый большой позор, позорнее, чем прийти с охоты пустым.

— Стыдно мне было опять пустым возвращаться. Смеются…

— Ну, ничего. Выше голову, скоро свою добычу будешь иметь. Пойдём!..

Благинин заскользил на лыжах по твёрдому насту, за ним последовал Филька. Скоро они скрылись в берёзовом колке.

Глава тринадцатая

Животноводческая ферма колхоза «Новая эра» расположилась на возвышенности, обрывающейся неглубоким оврагом. А за оврагом через просёлочную дорогу начинался рям [6] , широкой полосой уходящий в болота.

Ферма с каждым годом становилась богаче. За развитие животноводства колхоз получил премию: грузовую машину. И тут нежданная нагрянула беда. В одну из лунных светлых ночей на ферму забрели волки и задавили девятнадцать овец. Через день они появились снова. Раскопав соломенную крышу кошары, они спустились к овцам. Колхозный сторож Филипп Петрович, щупленький старичок с сивенькой козлиной бородкой и изрезанным глубокими морщинами лицом, прихрамывая, выбежал из сторожки на блеяние овец. Зарядив берданку, выданную правлением колхоза после первого нашествия непрошенных гостей, он решительно распахнул ворота кошары. Волчица и два переярка шмыгнули мимо сторожа, чуть не сбив его с ног, разорвали кинувшуюся на них собачонку. Дед Филипп, не метившись, выстрелил. Волки одним прыжком перемахнули через изгородь и затрусили по направлению к ряму. Новыми жертвами стали восемь овец.

6

Рямом местные жители называют болотистую, мшистую почву, заросшую тоненькими и корявыми сосенками и кустами багульника.