На осколках цивилизации

— Какой вам нужен будет подъезд? Просто мне нужно знать, с какой стороны заезжать… — неожиданно раздалось со стороны водителя. Джон, не оборачиваясь, бросил:

— Первый… это со двора.

— Окей! — а он помнил, какое звонкое и весёлое было у Креймера «Окей!» — совсем непохожее на это, тусклое и уставшее, лишь с долей какого-то восклицательного выражения. Он давно скучал по всему, что было связано с Чесом… но скука его не находила ответа. Константин давно вырос из той стадии, когда мы с горечью признаём свои ошибки молодости, но всё-таки насчёт этого не переставал себя корить: всё, казалось ему, только из-за него. И сожаление, и такая глупая смерть, и сегодняшнее скучное житьё-бытьё…

Впрочем, хватит! Джона уже тошнило от этих однообразных, повторяющихся изо дня в день мыслей; теперь ведь он другой человек, совсем другой. У него должны быть заботы куда важнее и свежее прошлых; из его памяти должны стереться и забыться все чувства тех лет, все лица тех лет, все приключения тех лет… только вот даже в этой системе наметилось исключение: Чес никак не забывался. Но, наверное, в этом можно сделать послабление.

Джон начал дремать, как его оповестили о том, что они приехали; он нехотя вышел из машины, сделал пару шагов в сторону подъезда с какой-то яркой вывеской, зашёл, машинально со всеми поздоровался и потребовал заказ номер такой-то. Пару минут суеты, и вот он вышел с огромной коробкой сам не зная чего. Наверное, это большая красивая кукла — Дженни всегда мечтала о такой. Наверное, она будет счастлива… Константин усмехнулся и отыскал глазами машину, увидел полуопущенную голову водителя и не сразу узнал, то ли это такси, на котором он приехал. Обычно он помнил лица, а здесь времени рассмотреть не было; к тому же, капюшон и какие-то слишком обыденные черты не давали хоть какой-нибудь запоминающейся оригинальности. Впрочем, Джон особо не вглядывался; ему стало всё равно с тех давних пор, как его наивный водитель погиб, на тех, кто его довозит: ни лиц, ни имён он не запоминал даже самых разговорчивых. Видимо, из какой-нибудь глупой верности, хотя, в общем-то, навряд ли.

Он уселся в машину, назвал обратный адрес и после полностью погрузился в созерцание безрадостных, но обычно приятных и знакомых нашему сердцу городских пейзажей. Так и пролетели сорок минут поездки…

А Константину вконец надоело сравнивать, сравнивать прошлое и настоящее, потому как он уже знал все стадии этого процесса, все умозаключения, каждый раз приходящие с несколько необычным удивлением, и все колючие неприятности, зашифрованные там. Поэтому на сей раз избавил себя от такой глупости; сегодня можно отдохнуть. А то с каждым сравнением груз на сердце становился ещё тяжелее, а сбрасывать его не представлялось возможным.

Наконец перед его глазами неожиданно появилась знакомая многоэтажка; Джон автоматически пробежал взглядом до седьмого этажа: свет горел, значит, уже дома. Ему требовалось за те полминуты, что он будет добираться до квартиры, переменить своё настроение на такое, чтобы с ним можно было без подозрений окунуться в семейную жизнь, пропитанное, конечно, теплом, но… грех такое говорить, но искусственным. Константин в ту же секунду разогнал эти мысли и оставил пару купюр на бардачке, даже не оглядываясь.

— Сдачи не нужно, — коротко бросил и вышел, придерживая рукой пакет с куклой. Но не успел он сделать и шага, как тот же хриплый голос остановил его:

— Подождите, пожалуйста. Я не могу взять такую крупную сдачу, — Джон почему-то вздрогнул. Тогда ему в голову пришла мысль не оборачиваться — это казалось единственно верным спасением. «Господи, что за ужасный бардак в моей голове?» — встряхнулся, поёжился и полуобернулся, хотя делал это с великим неудовольствием.

— У вас не найдётся… помельче? Будет даже лучше, если вообще без сдачи, — беспристрастно продолжал водитель, выйдя из машины и теперь протягивая через крышу руку с дрожащими на ветру деньгами. Константин смотрел на эту руку, не решив затруднять себя запоминанием ещё одного ненужного ему лица. Он взял деньги назад и стал искать в кошельке купюру помельче; действительно нашёл и, запихнув старую крупную обратно, протянул прежнюю сумму, только уже без сдачи. Водитель взял не сразу, будто раздумывая; впервые в жизни Джон не испытал неприязни к тому, что его задерживали. Потом наконец парень взял деньги; Константин хотел разворачиваться, однако не повернулся полностью; вместо этого произошло нечто другое, ставшее каким-то мгновением «икс» в его последующей жизни.

Тогда Джон запомнил почему-то каждую мелочь, каждый звук, каждый оттенок серости вокруг; он даже мог сказать, что впервые смог услышать, как звучит тугая тишина перед какими-нибудь важными словами. А потом они — эти самые важные слова. Важные, но, честно сказать, дурацкие и банальные.

— Джон… даже не взглянул на меня. Это можно засчитать как личное оскорбление? — последнее произнесено с усмешкой; Джон поначалу тоже усмехнулся и хотел на автомате ответить что-нибудь едкое, а потом замер, остановился, вспомнив, в какой именно из реальностей он сейчас находится. И холод пробежал по его спине; оцепенение сковало тело. Он даже задержал дыхание, понимая, что вот оно, то, чего он так страстно желал, а с другой стороны он спрашивал себя, возможно ли?.. По факту, конечно, нет: вот он сейчас обернётся, поймёт, что ему показалось, и, грустный-грустный, одолеваемый ещё более тяжкими воспоминаниями, поплетётся домой. Но это должно быть по какому-то скупому, слишком банальному плану… на деле же…

— Что? — полухрип сорвался с его губ; Джон обернулся, только сейчас понял, как его жутко передёрнуло (не скажешь, что неприятно) оттого, как было произнесено имя — уже давно он не слыхал такой интонации, такого голоса, пусть ставшего менее звонким, но потому не менее… родным? Или каким? В самом деле, Константин впал в безумство тогда, совершенно не понимая, что происходит вокруг него, но послушно поднял взгляд на водителя, снявшего капюшон; сердце ёкнуло, на секунду показалось, что это один из его снов — приторно-сладких и несбыточных. В них всё было именно как сейчас.

Он изменился, пускай не сильно, но заметно; в таком случае говорят, что повзрослел. А Джону лишь казалось, что он просто поддался той же болезни, что и сам он. Лицо — бледное, под глазами очертания тёмных кругов, волосы слегка растрёпаны, но своей курчавости не утратили, улыбка… наверное, должна быть, но на её месте пока было пусто. Пусто и холодно. А глаза, глаза, глаза… что, какими словами можно описать то самое зеркало души? Разве что самыми банальными… Эти карие, вечно тёплые глаза, содержащие солнце внутри себя, обычно лучились, светились; теперь же они просто отражали действительность — сухую, серую, пасмурную и однообразную. Константин ещё раз понял, что что-то всё-таки застопорило в них тот извечный природный свет, что-то, похожее и на его временный сон.

Да-да, именно сон. Чем больше Джон смотрел на него, тем больше понимал, что все эти три с половиной года беспробудно спал, ничего не опасаясь и ни о чём не задумываясь. И только теперь стал медленно пробуждаться, медленно понимать, что происходит вокруг, медленно осознавать то впустую потраченное время. Понимание, кто он есть на самом деле, стало протискиваться в его сознание, но с трудом.

— Чес… — прошептал. Потом долго ругал себя за напыщенную трагичность ситуации, посчитал, что повёл себя слишком мягко. Могло показаться, что он, повелитель тьмы, растрогался. Стоп, он же уже не повелитель тьмы, разве нет?

— Да-да, я понимаю, ты удивлён и, вероятно, хочешь мне врезать за то, что я не рассказал тебе о своей лживой смерти, о том, как меня подставили. Но, надеюсь, ты поймёшь и меня, и моё положение… — начал тихо Креймер, обошёл машину и теперь был в двух шагах от собеседника; смотрел грустно-грустно, как небо теперь смотрит на них. Константин ощущал своё частое дыхание, своё неверие в собственные чувства; он не верил глазами, ушам, что перед ним был тот самый Чес Креймер и что-то говорил. Он мелко качал головой в стороны, как полоумный, силясь привести бурю мыслей в порядок, и невидящим взглядом всматривался в родные черты, уже потихоньку стирающиеся из памяти. И да, ему могло вполне показаться, что Креймер изменился — воспоминания не освежались уже года два, ведь когда-то тогда он потерял последнюю оставшуюся у него фотографию якобы погибшего. Но худоба и бледнота не были свойственны тому вечно здоровому и весёлому пареньку; что-то, видимо, случилось. Ах да, забыли про рой вопросов в голове Джона насчёт того, как Чес остался жив! Но это после, это потом…

— Креймер, твою мать!.. — сдавленно шептал, вертя головой в стороны, словно силясь разогнать сон, если это опять был сон. — Ты был жив всё это время и… молчал? Креймер, — проговорил чуть громче, вскинув подбородок, — я не знаю, как мне реагировать, честно: то ли… то ли вмазать тебе хорошенько, то ли обнять, гадёныша этакого! — он действительно чувствовал, как тряслись его руки в желании что-то сделать. В конце концов он отпустил пакеты, те хлюпко плюхнулись в лужу рядом. Глупо говорить о том, что было уже всё равно. Джон так и не определился, что хотел сделать, а лишь резко схватил того за грудки и зачем-то легонько встряхнул, но более не сделал и движения, похожего на грубое встряхивание. Только пристально, даже с каким-то чувством смотрел и не мог понять… многого не мог понять.