На осколках цивилизации

— А вот и я! Пора бы вам размяться. Уборка не так утомительна. К тому же, вам крупно повезло, помните об этом… никто ещё среди обычных жителей не живёт в собственном домике, пускай и маленьком. Я пошла вам навстречу; кажется, вы много выстрадали, — вдруг эта эта кажущаяся беззаботной женщина внимательно на них посмотрела, сделавшись сразу серьёзной; в её вдруг посерьезневших глазах выразилось не то чтобы сожаление, а какое-то понимание, будто бы ей оказалось несложно понять их и прочесть их прошлое, не такое уж оригинальное, но и не лёгкое. Молл только выглядела простой и весёлой — видно, и на её долю выпали несчастья. Джон хмыкнул и благодарно кивнул ей; она тут же поставила вёдра и, подмигнув, вышла.

— Я тут вспомнил… — вдруг заговорил Чес, — ты рассказывал, что где-то здесь живёт какой-то друг Анджелы.

Джон хмыкнул и задумался: ведь действительно — на ум стали приходить обрывки его разговора с девушкой, о том, что она говорила ему идти сюда и найти какого-то… Имя совсем вылетело из головы! Константин бы никогда не вспомнил об этой подробности — всё в его голове спуталось, местами прочерствело; уже вовсе не это, а нечто другое, глубоко личное, беспокоило его. Он направился к вёдрам.

— Это уже не важно. К тому же, я совсем не помню его имени. Остаётся лишь ждать Анджелу — хочу надеяться, что она в скором времени вернётся.

Работа немного развеяла их, очистила не только дом, но и (правда, совсем немного) их души от той копоти, которая там застоялась за всё время и которую сегодняшний безумный разговор только усилил. Они ни о чём не переговаривались, лишь изредка — по делу, где стоит протереть лучше и где кто не смахнул паутину или островок пыли. Дом пришлось хорошенько проветрить: все окна и дверь были распахнуты настежь, ветер свободно гулял по комнате, шевеля покрывало на кроватях и изъеденный молью тюль на окнах. Впервые за всё время повеяло свежестью и надеждой, ведь это было похоже… на дом, обыкновенный дом, обыкновенную уборку, как будто в мире и не происходило ничего ужасного, а они с Чесом решили просто переехать в деревню. По дому летали тучи пыли, которые заставляли беспробудно кашлять, но это вскоре перестало раздражать их, а даже подогревало работать быстрее, чтоб скорее это прекратить.

Уборка удалась на славу, даже постельное бельё удалось выхлопать на улице. Когда Джон выливал почти чёрную воду из последнего ведра, то даже улыбался и выглядел посвежевшим; у Чеса, раскладывающего мокрые швабры на солнечном крыльце, даже порозовели вечно бледные щёки, а губы то и дело расползались в ещё слабой, но уже счастливой улыбке. Конечно, после стольких дней напряжения их тела просто ломило от усталости, но прибраться в их новом жилище не оказалось так трудно; однако после, выйдя на из домика и усевшись на почти сгнившую пристроенную к стене скамейку, они ощутили, что вот теперь смогут только умыться и заснуть на долгие часы и больше ничего. Моральная и физическая усталость нагнала их; что ж, в этот день и в предыдущие они много испытали.

========== Глава 20. Уютность. ==========

Я потянулся через пространство, которое нас разделяло — меньше фута и больше, чем вселенная ©.

Над ними быстро пролетали тучи, солнце заманчиво грело, если только не было заслонено ими; холодной ветер обдувал их и так покрасневшие лица. Джон прикрывал глаза и слушал дыхание парнишки: неровное, глубокое, кажется, болезненное. Он провёл рукой по своим грязным, слипшимся волосам-сосулькам; тогда ему отчего-то сильно захотелось посмотреть на себя в зеркало, хотя какое-то страшное предчувствие останавливало его делать это — его лицо и так-то не отличалось особой красотой, а после всего этого ужаса оно наверняка только подурнело.

— Скажи честно, я внешне сильно изменился? — слова вырвались легко, без, как в прошлом, нудных раздумываний над каждой буквой перед предложением в три слова; Джон понимал, что даже если б начал говорить про что-то другое, про какой-то отстранённый бред, Чес бы его выслушал спокойно и даже ответил.

— Ну… изменился. Знаешь, ты выглядишь куда старше. И это не потому, что появились морщины или складки или цвет лица стал серым, а потому что теперь твои глаза смотрят не иначе, как печально. Невыразимо печально. У тебя будто взгляд старика… хотя так посмотришь — вроде ещё молодой мужчина.

— Что ж… — Джон хмыкнул, — тогда я в этом не одинок. Правда?

— Правда… — улыбаясь и прикрыв глаза, отвечал Чес, откинувшись на стену домика и принимая на своё бледное лицо солнечные лучи. — Наверное, я больше не похож на того Чеса, который так нравился тебе своей безбашенностью; как видишь, слова мои теперь как-то по-глупому умны, а огоньки в глазах задул ветер перемен. Но что поделать, Джон, что поделать…

— Тебе нужно просто отдохнуть. Я пойду, разогрею воду и для тебя в бане. Как думаешь, сколько килограммов грязи на нас и нашей одежде? — Джон привстал, потянувшись; Чес, не открывая глаз, усмехнулся и ответил:

— Наверное, два.

Конечно, это было жуткой неправдой, но кто не любил посходить с ума вдвоём? Вот они как-то полюбили, точнее, это стало их жизненным кредо, кажется.

Джон сказал Чесу, чтобы тот подходил в скором времени, а сам пошёл в сторону бани, вверх по улице, как и сказала Молл. Увы и ах, но никакой одежды, кроме этой, уже давно отслужившей свой срок, у них не было; Константин с какой-то грустью прощупывал грязную, местами рваную, но в чём-то ещё похожую на пальто тряпку на себе — вот и всё, что осталось от прошлого величия. Так же ведь и в его душе, верно? Джон уже не мог не соглашаться. Но радостно было хотя бы вот от какой мысли: начиная с этого времени его голову займут только бытовые проблемы — где заработать побольше, как распределить доходы, скопить на нужные лекарства, где покупать еду подешевле, как выходить Креймера, если врач тут навряд ли имеется. И всё. И это радовало. Бывает такой момент в жизни, когда начинаешь радоваться тому, что после долгих моральных передряг, после психологических кругов Ада и священного костра душевной инквизиции, что в конце концов сжигает всё, что там было, доброго и злого, хочется просто отдыха, просто отвлечься на насущие дела и, возможно, пустить своё житьё в гору, стать хорошим хозяином; но только, Боже упаси, не думать о прошлом, не думать о тех поступках, о недавнем, что опять вводит в обугленную пучину страданий.

Джон был почти счастлив, окунаясь в эту малость нищенскую, чисто материальную, хлопотную, тревожную, но для него — спасительную жизнь.

Ноги едва несли, особенно в небольшую горку, где и находились бани; открывшееся во время уборки второе дыхание быстро закрылось, оставив место лишь бесконечной усталости и измождённости. Наконец Джон дошёл; бани представляли собой что-то наподобие сарая, похожего на их домик, только много больше, раза в три или четыре; находились они по левую сторону от дороги, на двери имели белую дощечку с намалёванным на ней красными буквами едва читаемым названием, где всё-таки ниже чуть ли не маркером было чёрным написано «Баня». На крыльце сидел, видимо, охранник. Завидев Джона, подходящего к нему, он мигом встал и пропустил его.

— Есть свободные места? — спросил он.

— Да, — ответил охранник, — только осталось два. И вам бы воду принести — всё использовали почти. Колодец за зданием.

Джон кивнул и про себя усмехнулся: два места! Как будто только их и ждали…

Честно говоря, он мало запомнил из того похода в умывальню — просто зверски устал; в памяти остались лишь какие-то обрывки… Например, когда он доносил последнее ведро вода, то проходил мимо зеркала и невольно остановился. Нельзя сказать, что на него смотрел вообще другой человек, изменившийся в дурную сторону, но… там точно не было больше того довольного здорового лица и блестящих глаз, выражения пресыщения и ехидной глупой улыбки, которые он сто процентов имел до самого выхода из дома в то роковое утро, когда ему пришлось многое поменять в своей жизни, особенно к вечеру, вместе со встречей с Чесом… В запотевшем зеркале виднелось обыкновенное лицо, казавшееся, быть может, чуть старше лишь от слоя пыли и грязи на нём; но отрицать глубокой перемены в своих глазах, теперь осунувшихся и поблёкших, он не мог. Если бы на него посмотрел кто-то из его прежних знакомых или Кейт, они бы сказали: ты либо совсем потерял себя, либо понял за этот короткий промежуток времени то, что люди понимают только к концу своих жизней. Но здесь не было правильного ответа, думал Джон, ни то, ни другое. Он отнюдь не терял себя, и он точно, прости Господи, не был тем оригиналом, который всё резко осознал; возможно, он просто-напросто нашёл себя, именно нашёл, и если и понял что, то только то, что и должен был понять в этом возрасте. Вот и вся разгадка. Здесь не было ничего необычного — наступило то, что обязательно должно было наступить.

Когда воды была согрета, подошёл Чес; Джон отчего-то внимательнее пригляделся к нему, хотя освещения внутри не хватало — только свечи и тусклый свет от плотно зашторенных занавесок, и понял: вот у кого точно произошла целая революция в душе. Но прошла едва заметно для окружающих; только Чес мог видеть её результаты, а Джон — лишь отношение Чеса к этому через его глаза, в которых теперь, увы, и правда больше не было ничего от прошлого.

Внутри баня была разделена ширмами на девять или десять маленьких зон; отовсюду шёл пар, слышались плескания, где-то даже полушутливая песня. Женская баня находилась напротив — такой же домишка, только пожелтее. Полотенца, к счастью, можно было взять здесь, только потом с возвратом и в чистом виде. Джон перенёс все тазы с водой для Чеса в его дальнюю кабинку, а потом — для себя, которая находилась почти у входа в раздевалку. Здесь было жутко влажно и жарко, поэтому вмиг вставшие дыбом пыльные волосы размякли, и грязь струйкой стала стекать по лицу. Как Джон понял, внутри каждой такой кабинки был поставлен мини-камин со слабым огоньком, где можно было подогреть остывающую воду; кроме того, в конце бани всегда поддерживался огонь в огромной печи.