На осколках цивилизации
Шрифт:
Константин чувствовал свою слабость, в чём-то похожую на происходящее с парнишкой, чувствовал этот ужас, сам нельзя сказать, что не боялся, но таки ощущал провал в себе — так бывает после урагана, когда вроде бы всё прошло, но тревожное чувство осталось. Правда, оно казалось уже таким мелким и малозначащим… Джон прижал Чеса к себе, плюя на себя и на свою гордость и на то, каким он уже представляется в глазах парнишки; стало абсолютно всё равно, когда тело впереди мягко подалось, а бледные пальцы с каким-то упорством схватили его за пальто. Джон носом касался его волос, пропитанных сигаретным дымом, пылью и сыростью, и чувствовал себя вполне удовлетворённым данной ситуацией. Пускай это объятие совсем убьёт его, зато хоть впервые в жизни он делает что-то, считаясь, наконец, с сердцем. И оно заколотилось чуточку быстрее — нет, совсем зайтись в бешеном ритме оно по определению не могло, но даже эта новая частота
Джон зашептал:
— Пожалуйста, не заставляй меня говорить это вслух… ты ведь сам всё видишь… — Чес усиленно замотал головой, вновь наверняка глотая невысказанное и априори болезненное. А Джон… что мог ещё сказать Джон Константин? Разве сознаться ещё? Нет, кажется, он уже наговорил кучу несерьёзностей; совсем предавать себя не хотелось, поэтому он ограничился лишь этим. Впрочем, даже это затянувшееся объятие с каждой лишней секундой увлекало его сильнее, туда, вглубь, в глухую и глубокую яму отчаяния; и вот уже даже думалось: а отчаяния ли? Джон улыбался, понимая, что попал и уже очень давно. Осталось лишь с треском признать это… но он для этого не так прост.
Наконец дальнейшее бездействие уже казалось натянутым и глупым; да и обнимать своего бывшего водителя так долго становилось уже неприличным. Чес отстранился сам, но ещё долго стоял близко к нему, смотря в его глаза и почему-то не имея возможности сделать ещё один шаг. Джон мало сказать, что сходил с ума — уже давно и окончательно сошёл, что уж и говорить, но сейчас, только сейчас его в который раз за сегодняшний день жутко осенило это понимание. Однако такое теперь как-то и не ужасало… Он лишь кивнул Чесу, сделал пару шагов назад и горько усмехнулся, закрыв ладонью лицо: он ли это был в последние десять минут?
— Джон… — помолчал, подумал, но сделал шаг в его сторону — видимо, не переставало тянуть; и как это Константин смог определить сквозь закрытые глаза, он и сам не знал.
— С тобой всё?.. — Джон резко опустил ладонь с лица и глянул на него; Чес даже вздрогнул от неожиданности.
— Да… — задумался, вновь усмехнулся, потом добавил более уверенно: — Да! Просто нужно подождать, когда всё действительно станет в порядке… уляжется в голове.
Чес смотрел на него частью удивлённо, частью понимающе, слегка приоткрыв рот.
— Значит сейчас ещё не… не настало это время? — зачем-то по-глупому схватил его за рукав, будто ему опять не хватало сил понимать что-то самостоятельно. Джон покачал головой.
— Пока — точно нет, — Джон не решился хоть как-то ответить на это глупое действие, но и не поспешил сбросить его руку — нечто тёплое, наверное, отголоски прошлого объятия были сильны в нём; ещё был безумно слаб умирающий повелитель тьмы, которого, впрочем, время должно убрать в будущем насовсем, но сейчас — пока можно было повыделываться.
Чес ничего не ответил, задумался, потом поспешно убрал руку с его рукава и сделал несколько быстрых шагов назад — будто напугался всего того, что так смело позволял себе. Джон понимал, что ещё чуть-чуть такого безумия — и ему придётся сдавать себя в психушку; ах да, их теперь, наверное, и нет. «Заканчивать!» — набатом звучало в его голове, мигало каким-то строгим правилом, жизненно-важным правилом, невыполнимость которого казалась сладкой и желанной, но… нельзя. Джон вдохнул, прикрыл глаза и отошёл назад, упёршись спиной в стену. Чес зачем-то приблизился к нему; из-за полосы света от открытой двери стало чётче видно его лицо — глянув на него, Константин даже напугался: неужели это он так измотал этого всегда позитивно настроенного паренька? Лицо не выражало ничего иного, кроме безграничного страдания, мучения, жёсткой кислой боли; взглянув на него, Джон будто бы отпил немного горечи из той же чаши, из которой пил её Чес. Тогда до его, кажется, атрофированного ума наконец дошло в полной мере: если для него это трудно, то Чесу это вообще невыносимо, априори в сто раз сильнее и больнее понимать это, видеть и чувствовать эту привязанность, осознанно отдавать себя в полное распоряжение другому человеку, довериться ему, но главное — открыть свою душу, как самому себе. Это оказалось страшно и трудно, и больно, и мучительно… а особенно такому ужасному человеку, как Джон Константин!.. Сам бы он уже давно убежал от такого. Но Чес, знал он, будет терпеть и, глотая слёзы, распахивать душу шире, постепенно убивать себя, сам вполне осознавая это. Однако не сдастся — в его понимании нет иного решения.
— Пойдём отсюда, — Джон потянул его за рукав; тот покорно подался. — Мы найдём с тобой жилище понормальнее. В этом гадючнике
оставаться нельзя.Комментарий к Глава 18. Расстановка точек над i.
эту главу я считаю одной из лучших, пусть и должны мне, по идее, нравится все одинаково.
========== Глава 19. Добро пожаловать в новую жизнь. ==========
Если некому сказать: «— А, помнишь?», ничего другого не остаётся, как забыть.
Валентин Домиль ©.
Он сумел легко вытащить Креймера из комнаты — может, не только по озвученной причине; атмосфера в том помещении уже была пропитана их этим дурацким разговором и теперь разъедала, лично Джона — точно; вероятно, и Чеса и даже сильнее его. Они прошли по пустому сумрачному коридору, вышли в шумный «холл»; Джон уже забыл обратный путь — казалось, прошла вечность и он бывал здесь если не в прошлом году, то в прошлой жизни. Он кое-как смог вспомнить правильный коридор, ведущий к лестнице; туда и направились, как и прежде держась за руки — наверняка смотрелись глупо, но им теперь не хотелось ничего более — только ощущать тепло ладоней друг друга и молчать. Было ужасно шумно, но они чувствовали себя как будто обособленно, будто находились сейчас одни, а вокруг них был просто малозначащий фон. Именно поэтому Джон понял не сразу, что его кто-то взволнованно звал; обернувшись, он увидал свою бывшую спутницу, запыхавшуюся, видимо, от долгого бега.
— Джон, да постойте вы! — переведя дыхание, она испытующе глянула на него. — Вы уже уходите? И забираете его?
— Да, ему уже лучше. И станет ещё лучше со мной, а не здесь, в одиночестве, — Джон не хотел, но краем глаза таки усмотрел, что Креймер глянул на него, вполне возможно, что благодарно — по-другому теперь он не умел. Но ведь ему и правда станет лучше с ним… теперь — точно так. Джону не хотелось больше его оставлять — такого потерянного и убитого; пускай сложно и невыносимо, но он его больше никуда не отпустит. Ведь отпустить теперь Чеса равносильно выдрать из своей души какую-то весомую часть и просто выбросить на помойку; какая останется гудящая пустота, даже говорить не хотелось. Просто иногда с каждым случается — когда что-то из внешнего мира становится его частью; возможно ли спастись тогда? Нет. Но оно само тогда лучшее наказание и лучшее спасение.
— Тогда я схожу на регистратуру, скажу, что он выписался… но учтите, — тут же добавила она скорее наставительным тоном, — если вы покидаете больницу, то начинайте считаться вполне здоровыми людьми, которые обязаны по Уставу соблюдать многочисленные правила, в том числе и работать. А работы, сами понимаете, у нас много.
— Что за Устав? — Джона не напугала перспектива работать — ему-то как раз физический труд полезен. А вот Чесу…
— Я вас ещё не знакомила с ним, — она виновато улыбнулась. — Подождёте меня рядом с больницей? Я выпишу вашего друга.
Джон кивнул, и они разошлись; рука предательски не отпускала руку Чеса, пусть это уже и переходило все дозволенные рамки. В таком случае уже хотелось знать, что будет, если их нарушить… «Если мы, правда, уже не разрушили всё, что есть…» — думал с лёгкой иронией, поднимаясь по узкой, тёмной, лоснящейся сыростью лестнице и ведя за собой Чеса. Тот упорно молчал — наверняка переваривал всё то умопомрачение, случившееся с ними, и всё безумие, которое они разделили вдвоём. А Джон бы и поразмышлял, да уже тошно ему становилось только при мысли о том разговоре — тогда вскрылось, всё что нужно и не нужно в его странной личности, тогда он намеренно убил себя, признавая некоторые вещи правдивыми, тогда он понял, что Чес… просто его судьба, не иначе. Судьба это, конечно, не всегда приятно, но в его случае… Джон встряхнул головой — нет, не сегодня. На сегодня уже предостаточно было этого бреда!
Они вышли наконец наружу; солнце светило по-прежнему ярко, но небо заволокло тяжёлыми тучами, а ветер усилился и похолодал. Джон ненавидел эту обманчивую погоду; они устроились на скамейке рядом с неприметным бараком, скрывавшим под собой целый мир госпиталя, и оба уткнулись взглядами в небо, такое, вроде бы, сейчас безобидное, но ставшее виновником чьих-то смертей, трагедий, болей, плачей, ругани, чьих-то пониманий, открытий, самопредательств. Смотря туда, Джон даже задумался, что хуже: чья-та вполне типичная для настоящего времени трагедия или их глупая комедия? Конечно, когда человек лежит уже выпотрошенным или раздавленным, многие скажут, что это сто крат хуже каких-то тяжёлых мыслей; Джон бы раньше так тоже сказал. Но теперь не позволял обогатившийся всяким дерьмом опыт — иногда уже и казалось спасением лежать в крови под тоннами огромного здания. Почему-то тогда, при взгляде на окружившие со всех сторон их лазурный островок тёмные облака, в голову начали приходить разные мысли; Джон повернулся в сторону Чеса — тот тоже выглядел задумчивым. Интересно, думал о том же самом? Или вообще о другом — не предавался такому бреду?