На осколках разбитых надежд

— Она не шлюха! Не шлюха! А вы!.. дерьмо свинячье! — смело бросил ему в лицо Руди, и шупо, недолго раздумывая, ударил его в лицо, ломая нос. Мальчик не устоял на ногах от этого удара и повалился на землю, но немец не оставил его в покое. Вытянув широкий ремень с тяжелой бляхой, он размахнулся и хлестнул Руди, оставляя широкую полосу на его лице и разбивая железом бляхи нос в кровь.

— Твой брат геройски погиб на Восточном фронте за великую Германию, а ты поднял руку на своего же товарища! — говорил шупо, обрушивая на мальчика удар за ударом. — Если бы я не знал Клауса, то решил бы — ты еврейский выкормыш! Завтра же тебя погонят из Гитлерюгенда, маленький жидокоммунист! Перевертыш «красный»! Выставлю на Хауптплатц как позор нации!

Лена до сих пор не могла понять, откуда у нее взялись тогда силы не только подняться на ноги и сделать несколько неровных шагов, но и обрушить тяжелый камень на голову шупо, как это недавно сделал Руди. Никогда в ней не было столько решимости убить кого-то. Никогда еще она не ненавидела яростно так кого-то, как в те минуты.

Шупо зашатался от этого удара и упал на колени, уронив из руки ремень. И тогда Лена ударила снова. Сильнее. Стараясь не думать о том, что делает в этот момент. А потом снова. И снова…

Эти четыре удара решили все. Навсегда разделив ее жизнь до и после. Как и жизнь Руди, который сидел на земле и смотрел на нее со странным выражением в глазах. Он потянулся к ней, словно разгадав сердцем, что должен поддержать в этой непростой ситуации.

— Ты в порядке? — прошептал Руди, касаясь ее руки, заляпанной кровью шупо.

Лена только пожала плечами в ответ и отбросила от себя камень. Глаза Руди расширились, когда он перевел взгляд на тело полицейского. Не было нужды проверять, жив ли тот — светлые глаза смотрели невидящим тускнеющим взглядом куда-то в сторону.

— Тебе нужно уходить отсюда, — проговорил мальчик. Его голос постепенно окреп к концу фразы. К удивлению Лены, он уже совладал с эмоциями и быстро соображал. — Тебя не должны увидеть здесь. Только не здесь, Лена.

— Тебя тоже, — прошептала Лена. Руди кивнул. Огляделся и подобрал с земли свою черную кепку и сумку с книгами. Потом застыл, кусая губы, и проговорил, даже не глядя в ее сторону. — Лена, у тебя платье порвано. И ты в крови…

— Ты тоже…

У Руди все лицо было залито кровью, которая текла из разбитого носа. И уже начал заплывать глаз. Воротник форменной рубашки был оторван, а повязка на рукаве сбилась и болталась у самого запястья, скрывая нацистский символ в складках ткани.

— Я нес тебе письмо, — сказал Руди, по-прежнему не поднимая на нее взгляд. — Письмо от господина Рихарда. Сегодня получил. Хотел побыстрее принести. Чтобы порадовать тебя…

Он посмотрел на нее, вдруг резко подняв голову, и Лена увидела, что у него дрожат губы. Поэтому быстро шагнула к нему и взяла за руку. Стиснула его мокрую от пота ладонь на какие-то секунды. А потом потащила за собой, подальше от тела шупо, на которое оба старались не смотреть. Точно также вместе спешно и суетливо собрали свертки, которые по-прежнему валялись недалеко от места, где они оставили тело полицейского. Лена каждую минуту ждала окрика, который застиг бы их вдвоем с Руди на месте преступления, но в лесу царила привычная тишина. Только редкие трели птиц и стук дятла. Словно и не было ничего.

Когда подняли с земли последний сверток, Лена заметила, что Руди заплакал беззвучно. Слезы стекали по его лицу и смешивались с тонкими ручейками крови, которая все текла и текла из его разбитого носа. Он не мог явиться домой в таком виде. Да и ей нельзя было возвращаться в Розенбург в крови. Поэтому она повела его за руку как маленького ребенка к озеру, надеясь, что в парке имения им не попадется навстречу ни Иоганн на прогулке, ни отец Руди, занятый работами.

Им повезло. На берег озера они вышли незамеченными. Лена оторвала дрожащими руками от подола своего грязного и разорванного платья два куска ткани и смочила их в ледяной воде. Один она приложила к своему лицу, чтобы не разлился кровоподтек под кожей. Второй отдала Руди, чтобы он приложил к носу и остановил кровотечение.

— Что теперь будет? — спросил Руди. В его голосе снова ясно слышался страх и неподдельная тревога. — После того, что мы сделали…

Что будет? Если кто-то узнает о том, что она убила немца, ей не избежать смерти. За ней придут в Розенбург и после долгих пыток повесят на площади с табличкой, на которой напишут, что она посмела отнять жизнь арийца.

— Я не знаю, — ответила вместо этого Лена, чувствуя, как в груди нарастает паника. Но одно она знала твердо. Если и погибать, то одной, не тянуть за собой этого мальчика в бездну. — Руди, что бы ни случилось, ты не должен говорить, что был там. Я сделала это. Только я…

— Но я был. И ударил первым, — упрямо сказал мальчик, поджав решительно дрожащие губы. — Потому что он заслужил это. Он не должен был… и я бы… я бы все равно сделал это… потому что все, что он делал с тобой там, это неправильно…

И тут Руди снова заплакал. Лена видела, что он ненавидит себя за эти слезы, за слабость, которую считает для себя недопустимой, и не могла не обнять его, своего маленького рыцаря, смело и отчаянно бросившегося ей на помощь невзирая на последствия. То ли ее объятие успокоило Руди, то ли он сам сумел прийти в себя, но спустя пару минут мальчик отстранился от ее рук.

— Ты должна идти. Мама будет недовольна, если ты опоздаешь. И накажет тебя.

Лена посмотрела на него и поразилась тому, что увидела. Казалось, с лица двенадцатилетнего мальчика на нее смотрят глаза не просто взрослого, а уже постаревшего человека, которому довелось пережить немало горя. И это причинило ей особую боль. Все, что происходило сейчас в мире, заставляло детей взрослеть раньше срока, а так не должно было быть.

— Я скажу, что подрался в школе. Иногда меня задирают мальчишки из-за того, что я не хочу попасть на Восточный фронт, когда вырасту, — сказал Руди, цепляясь в ремень сумки с такой силой, что побелели костяшки.

— Руди… — мягко произнесла Лена, чувствуя, как к горлу поступили слезы.

— Я не хочу, чтобы с тобой случилось что-то плохое, — прошептал он. — Ну… хуже, чем… чем… не хочу… Это все неправильно!

В этом мире не осталось уже ничего правильного, подумала Лена, но промолчала, не желая добавлять эмоций в тот костер, что уже бушевал внутри мальчика. Просто улыбнулась ему дрожащими уголками губ, попыталась расправить платье, когда встала на ноги, и поспешила к дому, подобрав с земли перепачканные и помятые свертки.

Руди окликнул Лену, когда она уже отошла от берега на приличное расстояние. Она обернулась к нему, гадая, что ему понадобилось, почему-то ощущая испуг. Словно он хотел сказать ей что-то плохое. Наверное, это просто в ней еще бурлили эмоции от пережитого. Потому что чего плохого можно было ждать от Руди?

— Вот, ты забыла письмо, — сунул мальчик в ее руки конверт. А потом так же быстро, как подбежал к ней, скрылся в парке, решив срезать путь до дома не по ровным аллеям, а наперерез им. Они ничего больше не сказали друг другу. Даже не посмотрели в глаза на прощание. И Лене очень хотелось думать, что Руди сохранит их страшную общую тайну…