На осколках разбитых надежд

Несмотря на ужасы, которые могли встретиться в городе, Лена любила эти выходы за границы Розенбурга. Баронесса запретила использовать слугам грузовик в целях экономии дефицитного горючего, и остальные слуги роптали по этому поводу, а ей нравились эти долгие прогулки пешком. Тем более, часть пути шла через лес, который этой весенней порой наполнялся ароматами первых цветов и первой зелени. Где еще можно было почувствовать себя свободной, позабыв о нашивке на груди и своем рабском положении, как не в этом волшебном месте, словно сошедшем со страниц немецких сказок?

Перед уходом Лены из Розенбурга Биргит, как обычно, выдала ей наряду со списком дел и привычные наставления. Держать на виду нашивку, быть готовой по первому же требованию предъявить документы, не заходить в лавки, если на витрине стоит знак запрета, быть предусмотрительно любезной с немцами и уступать им дорогу на улочках города. И ни на шаг не отходить от Урсулы. Запреты, некогда озвученные Рихардом, были все еще в силе, и Биргит как домоправительница неукоснительно требовала их исполнения. Но обе девушки — и Лена, и Урсула — знали, что нарушат его, едва только ступят в город. Это был их общий секрет, который они обе хранили, понимая, что ничего хорошего им не принесет, если эта тайна будет открыта.

Странно, но в этот визит в город Урсула почему-то не рассталась с Леной, когда они пересекли границу городка. Шло время, они переходили из лавки в лавку или из мастерской в мастерскую, выполняя все пункты из длинного списка поручений, а немка даже не заикалась о том, что хочет навестить сына. И Лена даже занервничала, что ей не удастся навестить дом на Вальдштрассе и передать записку от Войтека. Особенно волновалась, вспоминая слова поляка, что это очень и очень важно, и что это касается лагеря русских военнопленных, который, по его словам, организовали нацисты недавно неподалеку.

— Как твой маленький Альфи? — решилась спросить Лена, когда поняла по циферблату часов на башне ратуши, что до возращения в Розенбург остается чуть более часа. Урсула сначала не ответила. Она была настолько погружена в свои мысли, что Лене пришлось повторить свой вопрос.

— С Альфи все хорошо, — как-то рассеянно сказала Урсула. А потом просияла на какие-то секунды, пока рассказывала Лене, что он уже пробует садиться в кроватке и, по ее мнению, уже произносит слово «ма». И только тогда, словно вспомнив, что у нее есть сын, которого нужно навестить, Урсула нерешительно сказала Лене, что отойдет на некоторое время. Она взглянула на шупо, который прохаживался неподалеку на площади, наблюдая за порядком. Потом посмотрела на циферблат часов на ратуше, как недавно Лена.

— Знаешь, не жди меня. Как заберешь у обувщика туфли из ремонта, ступай сразу в Розенбург, — шепнула как-то резко и нервно Урсула. — Я забыла о времени, надо было раньше уйти да завозилась с этим списком дел. И одну тебя к площади разве отпустишь, где столько полицейских?

— Ступай смело, — ответила ей Лена, с трудом скрывая радость, что наконец-то останется одна. — Нагонишь меня у парковых ворот, как обычно.

— Если узнает Биргит… или хозяин… — напомнила несмело Урсула. — Я не могу лишиться работы. Я работаю одна в семье. Мой свекор, конечно, получает пособие как альте кемпфер [58] , но его недостаточно на нас всех сейчас, когда стало так сложно с продуктами.

58

«Старый боец» — звание старейших членов НСДАП, вступивших в партию до выборов в рейхстаг в сентябре 1930 г.

— Никто ничего не узнает, — заверила Лена немку, видя ее неподдельную тревогу и нервозность. Она не знала, кто такой «альте кемпфер», но спрашивать не стала. — Я никому не скажу. Как и раньше. Ты же знаешь.

— Обещаешь? Ради моего маленького Альфи?

Разумеется, Лена пообещала. Ей было действительно жаль эту молодую немку, оставшуюся вдовой с младенцем на руках из-за этой проклятой войны. Несмотря на то, что она знала, с каким восторгом некогда Урсула приветствовала любые действия и слова фюрера и нацисткой партии. И несмотря на то, что нет-нет да проскальзывали у Урсулы в поведении с русскими нотки превосходства.

Лена торопилась на Вальдштрассе, как могла. Она по часам видела, что опоздает вернуться вовремя в Розенбург, завернув к знакомому дому, и уже мысленно придумывала оправдание для Биргит. Она точно не успеет встретиться во время с Урсулой, и впервые за все время они опоздают вернуться в замок.

Наверное, именно поэтому Лена в этот раз не обращала внимание на прохожих, которые встречались ей на улице. Как не заметила, что едва она рассталась с Урсулой и направилась прочь с площади мимо торговых рядов, за ней медленно двинулся полицейский, держась в нескольких шагах позади.

Девушка увидела шупо только, когда отошла от городка на расстояние нескольких десятков шагов. Теперь только они вдвоем шагали по засыпанной гравием дороге, и она слышала отчетливо, как рассыпаются иногда мелкие камешки из-под его сапога. Зачем он идет за ней? В его обязанности входило патрулирование и сохранение порядка в пределах города. Что ему было делать за границами? Горло сдавило от страха, но Лена постаралась успокоиться, прижав к груди пакеты и свертки в сетчатой сумке. Быть может, этот шупо просто живет где-то поблизости, в одном из тех домиков, крыши которых она видит по сторонам от дороги. Или на одном из хуторов, которых было тоже немало в окрестностях.

Лена боялась оборачиваться на полицейского. Она знала, что этим только выдаст свой страх. Что он видел? Откуда за ней идет? Был ли он на Вальдштрассе, когда она прятала записку в тайное место в саду? Нет, это глупо. Если бы нацисты что-то подозревали, едва ли бы они послали следить за ней человека в форме, одна повязка со свастикой которого видна за приличное расстояние. Значит, он просто идет по своим делам. И так уж совпало, что у них один путь. Иначе быть не может…

Когда Лена вошла в лес, миновав по дороге поле с зеленеющими ростками зерновых — открытое пространство, на котором они с шупо были как на ладони, то осмелилась обернуться мимолетно через плечо. Полицейского на дороге не было видно, в лес она зашла одна. Куда он мог деться? Щупальца страха все никак не хотели отпускать ее, сжимали с силой грудь, мешая дышать. Хотелось бежать, но Лена сдержала свой порыв. Если шупо где-то недалеко, ему может показаться странным это бег, который выдавал ее вину с головой. Поэтому Лена заставила себя идти так же уверенно, как и прежде. Правда, шаг немного ускорила. Теперь уже лес не виделся ей волшебным, даже залитый солнечным светом, в лучах которого блестела первая мелкая мошкара. А прежде Лена так любила ходить по этой дороге одна, наслаждаясь тишиной и одиночеством, которое так редко выпадало ей в Розенбурге. Сейчас лес выглядел почему-то угрожающим с этой напряженной тишиной, прерываемой только отдаленным стуком дятла. И он пугал Лену в эти минуты до дрожи в руках.

Шупо появился за очередным поворотом лесной дороги спустя каких-то несколько минут. Лена кожей почувствовала, что не одна, и резко обернулась. Полицейский ничего не сказал. Только молча шел следом. Правда, шаг ускорил, как заметила Лена, оглянувшись повторно, — расстояние между ними сокращалось.

«Не беги, только не беги», приказала мысленно себе Лена и плотнее прижала к себе свертки, пытаясь унять дрожь в руках. Бежать было нельзя, как бы ни хотелось. Если она будет вести себя спокойно и уверенно, то может быть, все обойдется.

— Стой! — раздалось через какое-то время. То, чего она боялась, случилось. Шупо шел за ней не просто так. Это вовсе не было случайностью. Она опустила руку в карман и нащупала аусвайс, чтобы не мешкая показать тот полицейскому. Быть может, он просто хочет проверить ее документы.

О, пусть это будет так!..

Но документы не особо интересовали шупо. Он просмотрел их беглым взглядом и, к ужасу Лены, убрал в карман своей гимнастерки. Молча. Глядя ей в глаза своими бледно-голубыми, словно вода глазами. Он вообще выглядел как бледная копия арийца, этот шупо. Светлые, почти белые волосы, брови и ресницы, бледная кожа, покрасневшая от солнечного ожога на носу, уже начавшая облезать, чуть раскосые глаза. Высокий, ростом с Рихарда, но намного уже того в плечах и в талии. И Лена почему-то подумала, что именно вот так выглядит смерть в картинках — абсолютно лишенная красок и эмоций.