На осколках разбитых надежд

— Сволота немецкая! — выругалась Катя, когда они отошли на приличное расстояние. А потом перекрестилась. — За что муки такие? Помоги, Господь, сынам твоим…

— Может, он тоже немец, этот твой Бог, раз позволяет такое?? — огрызнулась Лена зло. Она понимала, что Катерина не виновата. Но нервы были натянуты как струна сейчас. Только Янина осталась безучастна к увиденному. Она настолько устала и настолько была напугана, что уже не реагировала на происходящее.

Веймар девушки, осторожничая, решили обойти стороной. За обедом, в тени рощицы у дороги, решили, что лучше держаться небольших сел и местечек. Так было спокойнее, и ниже были шансы нарваться на полицейских или гестапо. Так же решили избегать и любого транспорта — неважно грузовик ли это или телега бауэра.

На ночь девушки решили снова найти ночлег под крышей. Янина боялась оставаться под открытым небом, да еще к сумеркам небо нахмурилось тучами, угрожая пролиться дождем. Поэтому когда среди бескрайних полей и лугов, идущих по бокам дороги, по которой брели девушки устало, показались очертания построек вдали, никаких сомнений не было. Правда, как выяснилось, когда девушки подошли ближе — это был не отдельно стоящий сарай, а целый хутор.

— Ноги ноют, мочи нет, — простонала Янина, когда они бессильно опустились в траву на расстоянии нескольких десятков шагов, раздумывая, искать ли убежище здесь или уйти от хутора подальше. — Вона хлев стоит за домом. Може , там заночуем?

— Янина права, — поддержала ее Катя. — После вечерней дойки никто не сунется к животине. А с утрева они в церкву пойдут, ты ж знашь , Лена, у них порядок. Они работать перед церквой не будут. Я б спробовала .

Это было очень рискованно. Но им повезло — никто не заметил, как они забежали в хлев и шустро вскарабкались к самому потолку, чтобы спрятаться в сене. Они слышали после, как кто-то ходит по двору, как переговариваются между собой немцы-хозяева хутора, но в хлев никто так и не зашел. А с темнотой, когда над хутором повисла летняя ночь, Катерина спустилась вниз, к нескольким коровам, и вернулась с небольшим жестяным ведром, в котором почти на самом донышке плескалось молоко.

— Пейте, девки, — подала Катя ведро подругам. — С хлебом — самая вкусня .

Лена не могла не улыбнуться этому « вкусня », прозвучавшему так по-детски. Правда, для нее теплое молоко, только-только из-под коровы, показалось не таким вкусным, как покупали на рынке когда-то. Потому отдала свою порцию Янине, надеясь, что едва отвлечет ее от переживаний и заставит забыть о страхе.

Ночью Лене не спалось. Она вспоминала пленных, которых увидела по дороге в Веймар, и никак не могла перестать думать об их судьбе. Неужели, немцы правы, и скоро войне конец, потому что нацисты подомнут под себя и ее родную страну, как сделали это прежде с Европой? Неужели вот такое будущее ждет ее соотечественников? Бесправные рабы, у которых положение хуже, чем у животных? Потому что, по крайней мере, о животных заботились намного лучше — Катерина прежде чем уснуть, долго восхищалась, какие ухоженные коровы стоят под ними в хлеву.

Девушки все же ошиблись в своих предположениях. Рано утром двери в хлев скрипнули, и внутрь вошла невысокая, чуть полноватая девушка-подросток с бидонами в руках. Начала утреннюю дойку перед тем, как выгнать коров на луг. Лена растолкала спящую Катю и знаками показала на работницу под ними. Катерина в ответ прошептала, что надо ждать, может, немка решила до службы утреннюю дойку устроить.

— Вот в церкву пойдет — тогда и потикаем , — прошептала она прямо в ухо Лене.

Но спустя время стало ясно, что ждать им этого не стоит. Потому что Лена заметила одну важную деталь, когда девушка в очередной раз переливали молоко из ведра в бидон. Нашивка « OST » на корсаже ситцевого платья подсказала, что это своя, такая же несчастная, как они, попавшая на работы к немцам.

Лена толкнула локтем Катю и показала ей взглядом на нашивку. Оставалось теперь только понять, можно ли довериться этой девушке, и позволит ли она им продолжить путь или поднимет тревогу. Впрочем, выяснить это так и не удалось. Дверь снова открылась, и в хлев зашел приземистый молодой парень лет восемнадцати-девятнадцати на вид. Он был одет в белую рубашку, черные шорты и узорчатые подтяжки. На шее висел галстук, а на рукаве рубашки алела повязка гитлерюгенда.

Лена и Катерина сразу же пригнулись, опасаясь, что он их заметит. Но у немца были свои планы, поэтому он не особо оглядывался по сторонам. Голос его был громким, каждое слово долетало до уха Лены, к ее нарастающему ужасу.

— Мы уезжаем в церковь. В церковь! Тупая корова, как ты не можешь запомнить немецкий до сих пор?!

— Да, господин, — проговорила тихо в ответ работница по-немецки. — В церковь.

— То-то, — примирительным тоном ответил парень. — Ну-ка, иди сюда. Сюда, кому я говорю?! У меня времени мало. Подойди ко мне. Не бойся, ты же знаешь, что это не страшно. А я привезу тебе из города что-нибудь. Хочешь конфет? Могу привезти конфет. Будешь их лопать, русская свинья. А если снова попробуешь рассказать матери — в лагерь отправлю, поняла? Иди сюда, сказал тебе, дура!

— Не надо! Не надо! Пожалуйста! — с таким отчаянием в голосе произнесла работница по-русски, что у Лены застыла кровь в жилах. Она подняла голову и посмотрела вниз осторожно, надеясь, что ее догадки ошибочны. Но нет — немец прижал девушку к стене хлева и запустил руку под платье, расстегнув ворот. Работница не сопротивлялась. Просто отвернулась в сторону и стала смотреть куда-то вглубь хлева отстраненно. Только глаза закрыла, когда рука немца стала терзать ее грудь.

Это было только началом, как поняла Лена, не в силах отвести глаза от того, что происходило внизу. Немец завозился с ширинкой, а другой рукой толкнул работницу на охапку сена, лежащую на земляном полу. Подол платья при этом задрался вверх, обнажая ноги, и немец довольно хрюкнул.

— Пожалуйста! — попросила снова девушка, а потом добавила то же самое на немецком. Но немца это не остановило. Наоборот, он довольно хохотнул и сжал пальцами ее подбородок.

— Проси меня! Мне это нравится… проси! Не хочешь? Ты должна быть только рада, что немец снизошел до тебя, дура.

Лена тут же опустила голову, чтобы не видеть этого, и встретилась взглядом с Катей и Яниной. И если последняя плакала беззвучно в испуге, то первая яростно сверкала глазами и крепко поджала губы, чтобы не выдать своей злости. Но что им оставалось делать? Только затаиться как мыши и стараться не прислушиваться к тому, что происходило внизу, и к довольному хрюканью немца.

Внезапно со двора послышался крик. Кто-то звал немца по имени тревожно: «Рауль! Рауль! Куда ты провалился, несносный?» Внизу зашевелились суетливо, зашуршала одежда.

— Поправь платье! Скажешь матери — в лагерь отправлю, поняла? — с этими словами немец быстро выскользнул за дверь хлева, чтобы откликнуться на зов матери. Лена осмелилась поднять голову и глянуть вниз на работницу, которая быстро застегивала пуговки на платье. К удивлению, Лены она не плакала и выглядела абсолютно безучастной. И в этом равнодушии угадывалось такое горе, что Лене самой захотелось плакать, вторя Янине.

Но через какие секунды это чувство сменилось острым страхом, от которого противно сжалось все внутри. Потому что Лена услышала обрывки разговоров на дворе хутора и быстро переползла к стене, чтобы через щели посмотреть, верно ли она поняла немецкую речь. Ошибки не было. На дворе хутора рядом с нарядно одетой пожилой парой немцев стояла группа солдат во главе с офицером. Позади этой группы неуклюже переминался с ноги на ногу встревоженный полицейский. Сын пожилой пары, Рауль, выглядел взбудораженным, словно ему сообщили какую-то радостную весть.