На осколках разбитых надежд

Лена хитрила, как могла. Едва увидев затылок Рихарда, сидящего за столом спиной к двери, она решила сделать все, но не показываться ему на глаза. Она носила подносы из кухни и передавала их Янине, чтобы именно та подавала каждую перемену. Отступала в уголок столовой всякий раз, как и положено примерной прислуге. Биргит улыбалась довольно, явно не понимая причины подобного поведения, кивала ей уже под конец ужина, мол, молодец, все верно делаешь.

А у самой Лены сердце стучало от волнения где-то в животе при одном только взгляде на ровно подстриженный затылок Рихарда и на его крупные ладони. И замирало при звуке его смеха, ведь за ужином Иоганну удалось развеять хмурое настроение племянника. Лена старательно ловила каждое слово из беседы, боясь, что Рихард расскажет о сегодняшней встрече в парке, а Иоганн заявит, что это была именно она, Лена. Но молодой немец говорил о чем угодно — об аэродроме, где он служил, о сослуживцах, о знакомцах по прежней жизни, о книгах, которые прочитал за это время, и о Париже, где провел несколько дней отпуска.

— Скажи мне, Фалько, француженки действительно с большим самозабвением, чем другие женщины, отдаются любви, как писал Бальзак? — спросил Иоганн, чуть заплетаясь языком. Ужин подходил к концу, а за ним было выпито целых три бутылки красного вина. Лена сама спускалась в кухню и переливала напиток из бутылки в графин. Неудивительно, что Иоганн захмелел.

«Лучше бы я не понимала немецкого», — мелькнуло в голове у Лены, когда она услышала этот вопрос. Как Янина, которая с усталым выражением лица, ждала финала этого затянувшегося ужина. Обычно при баронессе, как потом узнала Лена, ужины проходили совсем иначе — более официально в каждой детали, более формально.

— Дядя-дядя, — протянул Рихард, усмехаясь. Он откинулся на стул, достал из кармана брюк зажигалку и пачку сигарет и с явным наслаждением закурил, наполняя душную комнату запахом табака. — Я вижу, что сегодня мы вряд ли с тобой будем обсуждать стратегии вылетов, верно? Хочешь обсудить налеты на спальни француженок, старый шалун? Хорошо, что Биргит нет, иначе у меня бы покраснели уши.

Иоганн вдруг обвел взглядом комнату, словно только сейчас понимая, что Биргит действительно ушла из столовой после подачи десерта, довольная, что ужин как всегда прошел на высоте. А потом встретился глазами с Леной, испуганно замершей на месте. Она знала, что сейчас произойдет, разгадала прежде, чем он произнес:

— О, Воробушек! Не подольешь ли мне вина? Клянусь, мой мальчик, я давно не пробовал такого изумительного пти вердо !

Глава 11

Отстояться в углу комнаты не представлялось более возможным. Настал момент истины, как подумала Лена, когда на негнущихся ногах двинулась к Иоганну с графином вина в руках. Но посмотреть на Рихарда так и не решилась, хотя и чувствовала на себе его взгляд. Только когда черно-красная жидкость наполнила бокал, и настало время возвращаться на место в углу столовой, осмелилась поднять взгляд.

Рихард смотрел прямо на нее. Открыто. Его лицо не выражало даже малейшей толики удивления. Наоборот, оно было равнодушным и холодным. Всем своим видом он почему-то сейчас напомнил Лене Ротбауэра . Словно всех немцев действительно создавали под копирку. Или учили относиться к русским одинаково равнодушно и жестоко, что было ближе к истине.

Рихард затянулся сигаретой, а потом показал на свой пустой бокал под вино, без слов отдавая приказ его наполнить. Но взглядом Лену так и не отпустил — держал цепко, пока она шла к нему с графином в руках.

— Ты знаешь, дядя, — вдруг проговорил Рихард, наблюдая за Леной пристально. — Не уверен насчет правоты этого высказывания Бальзака, но то, что француженок есть кому превзойти в фальши, себялюбии и кокетстве — это могу сказать точно.

Рука Лены дрогнула, и несколько капель вина упали кроваво-красными пятнами на белизну скатерти и рукава рубашки Рихарда. Он взглянул сначала на испорченный рукав, потом поднял взгляд на помертвевшую от страха Лену.

— Все, закругляемся, — проговорил Иоганн и хлопнул по ручкам кресла. — Пусть девушки приведут тут все в порядок, а мы с тобой еще поговорим о Париже. Уважь дядю хотя бы одной историей о победе в землях Франции над этими волшебными созданиями.

— Волшебные создания, — повторил за дядей Рихард. — Опасно человеку иметь дело с волшебными созданиями.

— Ну это как посмотреть, — хохотнул Иоганн.

Рихард, не глядя на Лену, махнул ладонью, мол, свободна, отойди, и она подчинилась этому немому приказу.

— Завтра у тебя будет болеть голова, дядя Ханке , — голос Рихарда вмиг поменялся. Стал мягким, с легкими еле уловимыми нотками нежности. Лену этот голос вернул на мгновение в минувший день, на берег озера, и стало горько вдруг. Сегодняшнее происшествие для нее стало очередным подтверждением того, какими лицемерными могут быть немцы. В отношении друг друга они сама любезность, но как только дело касается « унтерменшей » они ведут себя совсем иначе.

— Тебе пора ложиться. Иначе завтра ты не сможешь составить мне компанию в игре.

— Я не маленький ребенок, Фалько! — отмахнулся раздраженно Иоганн. Лена видела, что он устал, но он упрямо пытался выглядеть бодро, как ребенок, которого взрослые отправляют спать в вечер праздника.

— Я и не говорю, что ты ребенок, — произнес Рихард. — Просто боюсь завтра играть в теннис в одиночестве.

С этими словами он поднялся с места, подавая сигнал прислуге, что ужин закончен.

— Покричи Войтеку , Лена, — быстро произнесла Янина, — пусть придет за господином Иоганном.

— Не надо поляка! — резко проговорил Рихард, услышав в русской речи знакомое имя. — Я сам позабочусь о своем дяде.

— Но надо же… — осмелилась возразить неуверенно Лена, впервые за весь вечер подавая голос. Ей почему-то показалось, что он не понимает, что Иоганна нужно было не просто отвезти в его комнаты. Его необходимо было вымыть в ванной, переодеть в пижаму и уложить в постель, и все это таская на руках — тяжелая работа по уходу за инвалидом.

— Я сказал, я все сделаю сам! — процедил Рихард, и Лена отступила даже на шаг, пораженная его раздражением. Ей было больно видеть его таким же равнодушно-жестоким, каким был с ней Ротбауэр . Хотя она понимала, что это только к лучшему сейчас — увидеть его настоящее лицо. Лицо нацистского ублюдка, каким и должен быть тот, кто служил страшному делу фюрера.

— Он как актер, — говорила Янина, пока они вместе убирали со стола и относили посуду вниз. — Красивый. А видала его ручищи? У нашего кузнеца Прохи такие ручищи были. Сильный был. Подковы гнул забавы ради.

— Не думаю, что молодой барон может гнуть подковы, — огрызнулась Лена, с трудом удерживая поднос в руках, заставленный посудой.

— Но красивый же. Как с карточки, — упрямилась Янина, стягивая грязную скатерть со стола. — Надо ж тебе было пролить! Фрау нам голову оторвет.

Раз именно Лена пролила вино на скатерть с брюссельским кружевом, то именно ей и должно было отстирывать ее. Янина уже давно ушла к себе, после того как в две руки перемыли фарфор и хрусталь, а Лена все возилась со стиркой. Сначала грела воду в большом чане, потом все терла и терла мылом пятна, которые так и не желали уходить.