На речных берегах

Подрастая, птенцы меняют полосатый наряд, в котором из яиц вышли, на другой, из пуха, необыкновенно нежного, короткого и густого, как недоваляный фетр. Этой особенностью сходны они с далекими пингвинами. Только жители моря не подходят к воде, пока у них не вырастет настоящее оперение, а молодняк чомги живет на воде. Пух непромокаем, прижать его к телу, как перо, невозможно, поэтому у подростков плавучесть выше, чем у родителей, а под водой им держаться труднее. Одеваются птенцы в перо лишь в конце лета, когда ростом почти сравниваются со взрослыми птицами.

Семья чомги очень дружна. Пока птенцы сидят на спине, они могут клевать друг друга (это в птичьих семьях не редкость), но, сойдя на воду, становятся добрее друг к другу. В жизни молодых птиц кроме обязательных действий есть место нехитрым играм с братьями или с родителями. Одна из них выглядит так: мать медленно, словно подгоняемая ветерком, плывет, не оборачиваясь, а один из птенцов, торопливо бултыхая лапками и вскидывая ими фонтанчики, гонится за ней с той же скоростью. Вдруг большая птица взъерошивается, становясь еще больше, поворачивает назад, пугая преследователя. Тот удирает, как может, но не всерьез, и шутливая погоня повторяется снова.

Взрослая птица в те свободные минуты, когда все сыты, позволяет себе немного порезвиться в сторонке. То неторопливо плывет, выставив из воды только шею. То, вытянув ее вперед, как-то по-щучьи проплывает несколько метров, едва погрузившись в воду, лишь две косые волны разбегаются за ней, да видны маленькие бурунчики от резких и сильных толчков ног. То начинает бегать по воде, вздымая каскады брызг. Затем опустит голову поглубже и лежит неподвижным обломком, разглядывая подводный мир не как охотник, а как любознательный наблюдатель.

Чомги — перелетные птицы с непостоянными сроками прилета и отлета. Ранняя весна — рано прилетают и они. В затяжное, теплое предзимье стайка чомг на уловистом ершином местечке держится до морозов, до ледостава. Чтобы остаться зимовать, птицам нужны открытая вода и живая рыбешка. У плотинных водосливов, около электростанций и в самые жестокие морозы столько открытой воды, что на нее никаких уток не хватит. В таких местах среди грузных утиных силуэтов нет-нет да и появятся стройные фигурки парочки чомг в скромных зимних нарядах без рожек и воротничков. Только зимой маловато им дневного времени на кормежку: ведь чомги берут лишь живую добычу, ловя ее на глаз. И птицы начинают охоту рано, когда еще не каждый рыболов может уверенно разглядеть, шевелится или нет в темной лунке маленький поплавок. С берега кажется, что у кромки льда течение сильнее, чем в середине промоины, что стремнина непременно утянет под лед каждого, кто окажется близко от него, что если нырнет там чомга, то никогда больше не вынырнет. А их так и манит к опасному месту, и ныряют они чаще всего у самой-самой закраины, выныривают же метров на двадцать выше, проплывая их у дна против течения.

После нескольких неудачных нырков одна из птиц выныривает, держа в клюве изогнувшегося и растопырившего все свои колючки ерша. От морозного воздуха у рыбешки мгновенно захватывает дух, но чомга, боясь упустить добычу, прижимает ее к груди, чтобы удобнее было, перехватывает и, немного помяв клювом, чтобы не трепыхалась, проглатывает. Тут же ныряет снова и ловит еще одного, видимо, напав на стайку. Другая тоже вылавливает двоих, и на этом утренняя охота заканчивается.

Позавтракав, обе чомги принимаются за туалет. Когда же над стылой долиной поднимается тускловатое солнце, птицы начинают купаться. От косых лучей не становится теплее, но их сияние приводит чомг в неописуемый восторг. Плывут по воде кусочки льда, клубится парок, рыбаки поодаль неподвижными копнами сидят над лунками, а они так плещутся в холодной струе, что начинает казаться, будто овладело ими весеннее настроение, будто этот мороз последний. Окунаются, закидывают голову на спину, словно намереваясь опрокинуться, шлепают полуразвернутыми крыльями так сильно, что искрами разлетаются по сторонам крупные брызги. Потом, сверкая серебристым пером грудок, перебирают клювами каждое перышко, купаются снова и засыпают, словно утомленные утренним туалетом до изнеможения. Друг к другу в это время они не проявляют заметного интереса. Но весну встретят вдвоем и вместе с теми парами, которые вернутся сюда издалека, утвердят ее приход красивым птичьим танцем.

Камышовый лунь

Какой бы ни была весна на Русской равнине — затяжной или дружной, ранней или поздней, птичий перелет на ее просторах по-настоящему начинается только с разливом рек. Будто ломает стремительное половодье запоры на сотнях широких воздушных ворот, распахивая их для сухопутной и водоплавающей птицы.

Шумит река, и шумят над ней крылья и голоса перелета: стаями и в одиночку, в чистом небе и под низкими тучами спешат на родину пернатые переселенцы. Чуть пританцовывая в воздухе, вольным строем летят чибисы; едва не касаясь собственного отражения в воде острыми кончиками крыльев, слетаются к месту старых гнездовий светлоперые чайки; на мелководье табунятся лысухи, речные утки и нырки, токуют чомги; мельтешат на берегах дрозды, скворцы, трясогузки. А мимо всех, сторонкой, над прошлогодними тростниками, над залитыми ивняками медленно-медленно, едва взмахивая широкими трехцветными крыльями, плывет, чуть покачиваясь на воздушной волне, болотный, или камышовый, лунь. Летит, не глядя по сторонам, опустив голову, словно стыдясь того зла, которое причинил прошлым летом доверчивым соседям, поселившимся на воде и берегах в его семейных владениях.

Но нет, не раскаивается лунь, что обездолил десятки птичьих семей, выловив птенцов и разорив гнезда, не сторонится птиц в покаянном молчании. Он занят охотой. Ведь только-только прошел ледоход. Еще прибывает в займище вода, выталкивая заблудившиеся льдины на низкие берега, выживая из нор зимовавших в пойме грызунов. Карабкаются на кусты, гурьбой отсиживаются на ворохах сплавного мусора не пришедшие в себя водяные крысы и полевки. Вот их-то, пока не нашли новых надежных убежищ, вылавливают цапли, серые вороны да болотные луни, чуть ли не самыми первыми из перелетных хищных птиц появляющиеся на речных разливах. Птицы в эту пору будто и не интересуют луня. Это потому, что никого из них сейчас ему не поймать, и даже лихо распевающая на камышинке овсянка не улетает с дороги своего извечного врага. Но в немышиные годы беден разлив мелкими грызунами, и приходится луню ловить чесночниц, голубых лягушек, летать на дальние поля и, остерегаясь ворон, наспех осматривать лесные поляны и вырубки, где иной раз удастся схватить даже зайчонка.

На третий-четвертый день прилета самца его одинокое патрулирование кончается. Как-то незаметно, будто отдыхала в тех же зарослях, появляется у тех же камышей самка, и начинаются высотные полеты с захватывающими фигурами совместного пилотажа. Судя по тому, как уверенно занял участок лунь, как без стычек и почти вежливо отвадил он отсюда двух других таких же красавцев, как нашла остатки старого гнезда самка, это не случайная встреча. На тихие плесы, на плавучие луга телореза и камышовые крепи, где хорошая охота и легко вырастить выводок, вернулась прежняя семья сборщиков живой дани.

Дел у самки много, и они срочные, поэтому она быстрее охладевает к воздушным играм и целиком отдается строительству нового или восстановлению старого гнезда. Еще ни одного клочка суши не видно на водном просторе, еще негде постоять, почиститься лысухам и уткам, а самка уже носит к тростниковой крепи прошлогодний травяной сушняк. Дергает изломанные лезвия рогоза, кустики плакун-травы, взлетает с ними, перехватывает на лету в лапы и несет к гнезду, не скрывая его местонахождения. Рвать такой материал иногда трудновато, зато легко носить даже под свежим ветром, который только треплет зажатый в когтях узкий и длинный лист, как оборванный хвост воздушного змея.

Гнездо у камышового луня основательнее, чем у сухопутных. Это широкий и толстый помост на многолетнем тростниковом или камышовом заломе; если он и опустится на воду, то будет держаться на плаву, как гнездо лебедя или чомги. В молодых зарослях, где еще нет заломов, луни поступают как водоплавающие птицы: начинают мостить гнездо на воде. Материала на такую постройку идет больше, но он легок и его много по соседству. На следующий год остатки этого гнезда становятся основанием нового, неважно, для кого — прежних хозяев или нет, главное, что место теперь принадлежит луням.

Отложив первое яйцо, самка становится наседкой, но ведет себя довольно свободно. Она может в любое время покинуть гнездо и поохотиться, уверенная в недосягаемости своей обители, но все-таки не улетая далеко, потому что постоянно снуют над зарослями вороны. Яйца на первый взгляд кажутся чисто-белыми со слабыми ржавыми мазками. Но в ярком свете пятна оказываются естественной окраской скорлупы, а в белизне проступает какая-то мертвенность, будто угасла внутри едва возникшая жизнь. И даже на просвет нельзя определить, насиженно яйцо или нет. Это потому, что у болотного луня скорлупа яиц окрашена и снаружи и изнутри. Снаружи она чуть «испачкана», изнутри окрашена в ровный, однотонный светло-зеленый цвет, который и придает свежему яйцу странную мертвенность.