На рубеже веков. Дневник ректора

Наше дорогое писательское начальство на этот раз заполучило на съезд одно из первых лиц государства — Валентину Ивановну Матвиенко. Было немного жалко наблюдать за ней, когда она усаживалась в очень тесный президиум. Она произнесла какое-то довольно ладное приветственное слово, я бы даже сказал интересное, хотя и не запомнившееся, и довольно быстро, где-то с середины доклада Валерия Николаевича, ушла. Всегда слово выступающего в правительстве почти равно стоимости спичрайтера этого выступающего. Повинуясь какому-то инстинкту благодарности, я, сидящий почти у двери, тут же вышел за ней следом и успел подать ей пальто. Она меня прекрасно помнит, и мы перемолвились парой слов. Перед глазами у меня, естественно, какая-нибудь критическая ситуация в институте, и я вынужден буду обращаться к ней.

Первый скандал разразился, когда «гостья» съезда Абаева — распущенные по спине белые волосы, челка — надменно зачитала письмо Правления Союза российских писателей с предложением создать общий союз на началах ассоциации. «Была у лисы избушка ледяная, а у зайца лубяная» (?) Это и есть идея ассоциации. За этим, конечно, отчасти проартикулированный, стоял вопрос о собственности, стремление расквитаться с «узурпатором» Пулатовым и всем поживиться за счет чужой собственности. Вспомним, что СП России уже имел арендатором банк «Изумрудный», с которым расстались чуть ли не через перестрелку, а сейчас, я думаю, имеющийся в подвале под СП ресторан тоже находится с СП в сложных отношениях и наверняка платит не столько, сколько правление хотело бы. Мне-то вся ситуация ясна. Следующим на очереди не Переделкино, а Литературный институт. Ведет собрание Феликс Кузнецов, который уже в третий раз, дословно, рассказал историю с шолоховской рукописью. Я чувствую, что по каким-то соображениям Кузнецов лоббирует это предложение. Он даже зачитывает составленную, видимо, им самим резолюцию по этому вопросу. У меня сначала легкое недоумение, потом я тяну руку. Я сижу в третьем или в четвертом ряду, меня прекрасно видно. Кузнецов, старательно обводя глазами зал, меня не замечает. Я молча тяну руку уже минуты три. Не встаю, не кричу, молча тяну. Кузнецов ждет, когда я устану и махну на все рукой. В крошечном масштабе борьба воль. Наконец зал чего-то галдит, Кузнецов меня выкликает. «Феликс Феодосиевич, — елейным голосом обращаюсь я к председательствующему, — не затруднит ли вас напомнить мне, кто из кого вышел. Бывший Союз писателей РСФСР из Союза российских писателей или Союз российских писателей из Союза писателей РСФСР?» В этой аудитории идея ассоциации уже провалена. Недаром, когда я лениво собрался выступать и решил посоветоваться с Ал. Ивановичем, он сказал, что моя реплика стоит иного выступления. Потом это подтвердилось, несколько раз выступающие ссылались на меня. «Они вышли, ну пусть теперь повинятся и возвращаются». На этой фразе я схватываюсь с… Дальше мы схватились с этой самой красавицей. «Действительно, — говорю я, — а что нам мешает снова объединиться?». Но при этом объединении исчезают места секретарей, возможности на дачи в Переделкино, возможность писать письма Президенту по всяким спорным вопросам; «на Пулатова» написано свыше пятидесяти.

Второй скандал возник уже на пленуме правления, когда выбранный председателем Ганичев — я единственный из всего пленума был против открытого голосования — решил взять в сопредседатели Юрия Полякова. В одном из последних номеров «Литроссии» в аншлаге на обложке был напечатан список из четырех человек, которых писатели хотели бы видеть во главе Союза: Ю. Поляков, В. Ганичев, С. Есин и В. Маканин. Маканину, как и мне, это, естественно, по фигу. Валерий Николаевич решил хоть как-то скорректировать свое раздражение всеми троими и ввести хитреца Полякова в должность сопредседателя. Но обставил это такими приблизительно словами: ну, он парень неплохой, хотя и c несколько размытыми позициями, но может, и уже пообещал, достать денег, поэтому введем. Тут встал Сергей Лыкошин и сказал, что если Поляков войдет в число сопредседателей, то он, Лыкошин, снимает с себя полномочия рабочего секретаря. Сразу же взлетел на трибуну Поляков, чтобы ответить, дескать, что пока в Союзе будут такие чиновники, как Лыкошин, никакого толку не будет, рассказал, что Лыкошин молчал, а он, Поляков, через день после путча написал статью «Оппозиция умерла, да здравствует оппозиция!» Эта аргументация показалась мне мелкой и нескромной, но тем не менее началась перепалка. Я остро почувствовал, что еще несколько минут, еще несколько движений в сторону самолюбия, и Союз расколется. Я встал и очень аккуратно, заикаясь и косноязыча, попросил Ганичева извиниться перед Поляковым, форма, в которой он его представлял, была некорректной. Ганичев извинился, все стало покрываться временной пылью, углы сгладились, вопрос отнесли на следующий пленум, Лыкошин остался секретарствовать — пока без Полякова.

Голосовали, конечно, списком и открытым способом.

17 ноября, среда. Начнем, как и положено джентльменам, с утреннего чтения газет. Александр Архангельский в газете «Известия», в заметочке «Союз нерушимый» пишет о прошедшем съезде и о писателях. Содержание диктуется хозяевами наемника, хотя с некоторыми положениями можно и согласиться. Но какая из всего этого сочится ненависть, а к Литинституту — еще и зависть. Я всегда замечал, что поношение Литинститута всегда теснейшим образом связано со страстным желанием в нем работать. Итак, писатели. «Они давно расстались с романтическими иллюзиями конца 1970-х, поняли, что сравнительно безбедное и во всяком случае безответственное существование литератор может получить лишь в обмен на свободу творчества. И готовы идеологически приспособиться к любому властителю, который пообещает им сохранить литературную богадельню. Они протягивали хладеющие руки то к Черномырдину, главному специалисту по шолоховским рукописям, то к Путину, заманивая его на встречу с Литинститутом. Но все это случайные связи, а так хочется по-простому, по-бабьи прислониться к сильному мужскому плечу». Здесь можно, конечно, еще отметить у критика и комплекс перверсии. Но не мое это дело.

20 ноября, суббота. Утром видел через окно, с каким огромным трудом, поддерживаемая медсестрой, В. С. садилась в «газель» с красным крестом на борту — в «cкорую помощь». Утром же ходил для нее в аптеку за антибиотиками. Бесплатные лекарства — это то, что богатые еще не отобрали у бедных. Но уже подбираются, организовав получение их через аптечные киоски в поликлиниках. Но зато теперь уже без унижений их не получить. Раньше хоть и с натугой, но можно было что-то купить. Но цены на лекарства у нас давно, как на Западе. Мой бронхомунал, 10 таблеток, стоит 300 с лишним рублей. Ежедневно утром я глотаю таблетку стоимостью в 30 рублей. Это дорого даже мне, ректору прославленного столичного вуза.

21 ноября, воскресенье. Читал новую книгу Лидии Гинзбург. Здесь два подзаголовка, вернее, уточнения жанра: «Записные книжки», «Страшная книга». Читаю, наслаждаясь той свободой, с которой автор располагает материал. Женщина, конечно, ума поразительного, рано созревшая и четко обозначившая свою любовь и, пожалуй, страсть к литературе. Но литература по-другому и не делается. До страшного, обозначенного на суперобложке, я еще пока не дошел, но есть рассуждения и цитаты по еврейскому вопросу. Кстати, чрезвычайно актуальные и сегодня. Гинзбург писала еще в 1927 году, а практически, после отказа избиркома зарегистрировать якобы фашистский, а на самом деле просто русский «Спас», ничего не изменилось.

«У нас допускаются всяческие национальные чувства, за исключением великороссийских.

Даже еврейский национализм, разбитый революцией в лице сионистов и еврейских меньшевиков, начинает теперь возрождаться политикой нацменьшинств.

Внутри Союза Украина, Грузия фигурируют как Украина, Грузия, но Россия — слово, не одобренное цензурой, о ней всегда нужно помнить, что она РСФСР».

В этом смысле сегодняшний режим по существу ничего нового не внес.

По ТВ вдруг передали, что Валентина Ивановна Матвиенко попала в аварию. Она была в Пензе и возвращалась на автомобиле вместе с губернатором из музея М. Ю. Лермонтова. В этот момент на встречную полосу выскочил какой-то грузовичок. Да что же это получается, смерть легендарного Машерова из Белоруссии тоже произошла от внезапно появившегося на дороге грузовика. Я вспоминаю, как на гатчинском кинофестивале перед автобусом с актерами всегда шел милицейский автомобиль с мигалкой и сзади автобуса шел автомобиль, а тут едет вице-премьер и никакого ограждения. Как-то все нехорошо сходится. Мы, оказывается, все ни от чего не застрахованы.

С большим трудом наскребаю что-то для телевизионной заметочки в «Труде». Ничего они, эти заметочки, конечно, не отображают, но если я формулирую это ничто, значит многие люди моего возраста и привычек, не умеющие формулировать, думают так же. Интересно, что на прошедшем съезде писателей многие делегаты, в том числе и Виктор Лихоносов, подходили ко мне с тем, что следят за моей деятельностью по «Труду». Ну, предположим, действительно, романов вроде я сегодня и не пишу. Итак, очередная моя инвектива на время:

«Появляются новые мотивы, почему русские вновь должны овладеть Чечней. В одной из вечерних политических передач воскресенья было показано интервью с новой главой администрации Гудермесского района. Меня вообще на всех съемках из Чечни больше всего интересуют женщины, дети и молодые мужчины на дальнем плане. Я слежу, что завозят и сколько этим самым беженцам, разглядываю, во что одеты женщины, как устроены дома местного населения, какие в них газовые плиты и холодильники, сравниваю их с нашими сельскими домами. Я пытаюсь понять, что эти люди утверждали, когда другая администрация была в этих местах, и чем занимались эти молодые вежливые мужчины, и что говорили старые, да и молодые женщины, когда в их дома их сыновья, мужья и братья привозили обновы из дорогих бутиков и модных магазинов Москвы и Ростова. Я прикидываю во время телевизионных просмотров, в каких из этих домов в подпольях, в темных ямах могли сидеть пленные, которые ждали выкупа, или сидели рабы, которые обрабатывали огороды и месили бетон, паяли электронику, и таких домов я вроде не нахожу, как будто бы их и не было, и не нахожу людей с лицами работорговцев. Я с чувством глубокого удовлетворения узнаю, что открываются школы, которые были закрыты несколько лет, и что всегда в школах в Чечне преподавание шло с первого по последний класс на русском языке. В этом случае всегда выступают учительницы, у них культурная русская речь и приятные, как говорили раньше, туземные лица. И я был рад, что эти школы снабжены за счет Федерации учебниками, ручками, тетрадями. Я даже не злобствовал, что вот наши сельские школы этим не всегда снабжены. Но какой ужас, несмотря на все это, царит в этих местах и в жизни. Выступающая по телевизору немолодая женщина, глава Гудермесского района, сказала, что до 90 % этих симпатичных и живых детей больны скрытой или открытой формой туберкулеза. Станет ли это поколение поколением XXI века? Мы, русские, уже раз входили в Среднюю Азию для расширения своего имперского пространства, а победили там трахому и сифилис, мы в свое время в этих же горах победили тот же туберкулез. Наверное, и сейчас, зачищая одно село за другим и не штурмуя Грозный, мы вернем этот порабощенный собственными и чужими бандитами народ в лоно нормальной и достойной жизни, но вот справимся ли сегодня с туберкулезом? Возможно, что для местных условий это посильнее и поглубже, чем ВИЧ-инфекция для Тверской улицы у Моссовета».

22 ноября, понедельник. Лариса Васильевна, вдова Виктора Бочкова, передала мне книгу «Кострома». Книга вышла уже лет через восемь после смерти Виктора Николаевича. Нигде, конечно, о ней ни полслова. Прекрасная, полная, как и все, что он делал, книга. Тираж разлетелся в несколько месяцев, а для нашего времени он огромен. Если бы что-нибудь подобное вышло в любой провинциальной Оклахоме, об этом раструблено было бы по всем газетам. Вспомнил сразу Витю, наши прогулки по Костроме, его тихие речи, несуетные движения. А сколько он знал! Пожалуй, это первый человек из встреченных мною на жизненном пути, который так рано созрел. Кажется, ему давали выговор по комсомольской линии за то, что он как-то по-другому, чем все, трактовал или Евгения Онегина, или Татьяну Ларину. Лично мне такое открытое инакомыслие дано не было.

Вечером позвонил Ларисе, чтобы поблагодарить за книгу. Они с дочкой уже в Москве, поменяли квартиру, потому что в Костроме работу не найти. Дочка Вити уже закончила Сельскохозяйственную академию и сейчас в каком-то салоне торгует цветами. Так сказать — работа по специальности.

Утром был на лекции отца Филиппа (Филиппа Георгиевича Тараторкина). Он сын знаменитого актера, с которым я когда-то дружил. Это наш факультатив по основам православного катехизиса. Уже эта лекция разрушила мое представление, что я один, сам, самостоятельно могу постигнуть и суть религии, и суть пути к Богу. Из запомнившегося, он говорил о даре покаяния. Лекция была посвящена категориям пространства и времени в православном христианстве.