На санях

— Начальник! — оглушительно завопил голос. — Начальник!

Лязгнула дверь.

— Кончайте базар!

— Чего, начальник, порядку не знаешь? Кочумаешь? Обязан каждый час заходить. Отведи баклана на парашу, спать мешает.

— Пусть в портки дует, — ответили из коридора. — А ты учти, как тебя, Рогачов. На пол нагадишь — вылизать заставлю.

Дверь захлопнулась.

— Прессуют они тебя, — сказал хриплый. — Не можешь терпеть — сыми бушлат и навали в него. После отмоешь.

— Мне отлить!

— А, ну это херня. Высохнет. И всё, молчок. Спать буду.

Еще какое-то время Марк ходил из угла в угол, но почувствовал, что больше не вытерпеть. Кинул на пол пальто, помочился на него, постанывая от облегчения. Потом ногой запихнул пальто под лавку. На полу осталось влажное пятно, которое скоро высохло.

В камере было холодно. Оставшись в свитере, Марк стал мерзнуть. Каждые минут десять вскакивал, начинал приседать, размахивать руками. Один раз отжался. Снова сел. С ужасом думал, что придется провести так всю ночь. Воскресенье же. Раньше чем утром ничего наверно не будет…

Но через долгое время, может еще через пару часов, сержант пришел. Повел опять наверх, в тот же кабинет. Но вместо хмурого капитана там сидел какой-то улыбчивый мужчина в штатском.

— Заходи, заходи, — сказал он. — Тебе, может, в уборную надо? Сержант отведет.

— Не надо, — настороженно ответил Марк.

За окном было темно, причем крепко так темно, по-поздневечернему.

— Молодость, молодость, мне бы такой мочевой пузырь, — засмеялся мужчина, не сказать чтоб пожилой — на вид лет сорока пяти. — Садись, давай знакомиться. Как тебя зовут мне известно, а я — Сергей Сергеевич. Больше всего на свете я люблю ясность и честность. Поэтому ходить вокруг да около не стану, а сразу, как говорится, открою все карты. И рассчитываю на такую же честность с твоей стороны. Я работаю в Комитете государственной безопасности. Приехал сюда в выходной день специально для тебя. Чтоб ты сегодня мог вернуться домой. Парень ты умный, студент, будущий журналист, и, конечно, уже догадался о чем у нас будет разговор.

— Нет, — ответил Марк. На стул он не садился. Подумал: не может же быть, что Вовка Щеголев шпион?

— Сейчас объясню… — Сергей Сергеевич нетерпеливо махнул рукой. — Да сядь ты. Разговор у нас будет долгий. У тебя два варианта. Или выясняется, что я в свой заслуженный выходной приперся сюда впустую, я обижаюсь и велю капитану Барашкову вчекрыжить тебе по полной. Это значит, что на ночь он тебя посадит в камеру к уркам, да еще попросит их с тобой не миндальничать. А потом тебе припаяют сто пятьдесят четвертую. Папаша твой, само собой, побежит по своей писательской линии обивать высокие пороги и от реального срока отмажет, но в СИЗО ты месяц-другой поприпухаешь, а потом вылетишь из университета с волчьим билетом, из комсомола тоже. Тут весенний призыв подойдет. С условным сроком тебе прямая дорожка в стройбат, и там несильно лучше, чем в СИЗО. В общем, в двадцать лет, Марк Рогачов, испоганишь ты себе всю жизнь. Про второй вариант рассказать?

— Да… — Марк закашлялся.

— Едешь домой как ни в чем не бывало. Живешь себе как жил раньше. И даже лучше, чем раньше. Потому что станешь нашим внештатным сотрудником. Моим сотрудником. А я тебе много в чем смогу помочь. Если буду тобой доволен.

— Вы меня в стукачи что ли зовете?

Теперь голос задрожал.

— Оп-ля. — Сергей Сергеевич удивился. — Нет у нас никаких стукачей. Есть информаторы. Потому что государство должно в точности знать, где что происходит. Особенно в среде будущих хозяев страны, нашей студенческой молодежи, да еще в главной кузнице журналистских кадров. Я тебя не в американские шпионы вербую, родину предавать не предлагаю — наоборот, оказываю тебе высокую честь, даю возможность стать нашим товарищем. Моя задача какая? Если кто-то по молодой глупости не туда сворачивает — вовремя удержать, уберечь. А для этого мне нужно знать, о чем ребята говорят, о чем думают, не попадают ли под вредное влияние. Вот и вся наша с тобой забота. Смотри на это еще и как на билет в будущее. Ты из общего вагона в мягкое купе пересаживаешься. У тебя на следующий год распределение. Помогу попасть на хорошее место, передам коллеге, работающему с журналистами. И поедешь по жизни на скором поезде, с комфортом. В общем выбирай.

Никакие пороги Рогачов из-за меня обивать не станет, подумал Марк, ощущая тоскливую тягу в солнечном сплетении. Нет у меня никакого выбора. Что будет с мамой, если я сегодня не вернусь домой? Она же с ума сойдет, будет обзванивать больницы и морги.

— А… а как это работает? Ну, информирование.

— Очень просто и ненапряжно, — с готовностью стал объяснять Сергей Сергеевич. — Если что-то узнал — я тебя проинструктирую, на что надо обращать внимание — звонишь куратору, то есть мне. Но раз в две недели в любом случае будем встречаться. В пивбаре или в кафе-мороженом. Ты что больше любишь — пиво или мороженое? Иногда буду давать тебе нетрудное задание. Подружиться с кем-нибудь поближе, например. Втянешься — понравится, вот увидишь.

«Можно будет говорить, что всё норм, никто никаких таких разговоров не ведет. Стучать я не стану, лучше сдохнуть». От этой мысли стало немного легче.

— Ну, это я могу, — сказал он вслух. — Тем более, у нас на журфаке вообще-то все ребята нормальные. Нет никаких влияний.

— Вот и лады. Значит, договорились. Не зря я хоккей по телеку пропускаю. Вот тебе, Марик, бумага, вот ручка… — Сергей Сергеевич почесал лоб. — По нашим правилам надо тебе дать агентурный псевдоним. Буду звать тебя «Максим». Как в кино «Юность Максима». Пиши.

— Что писать?

— Как что? Подписку. Первый документ, который ляжет в твое досье. «Я, такой-то, дал добровольное согласие оказывать помощь органам КГБ в работе по защите безопасности нашей Родины. Ставшие мне в процессе сотрудничества известными формы и методы работы органов КГБ, а также сведения о лицах, интересующих органы КГБ, обязуюсь никогда никому не разглашать. Письменную информацию, которую буду предоставлять своему куратору, буду подписывать псевдонимом Максим». Число, подпись, и бюрократия почти окончена.

— Почти? — спросил Марк, зачем-то ставя подпись, не похожую на свою обычную — как будто это что-то могло изменить.

Я сексот, я стукач, про которых Рогачов говорил, что они самые гнусные существа на свете, хуже палачей. Пьеса «На дне». Ниже пасть нельзя.

Но оказалось, что можно.

— Да. Ты молодец, что не слил капитану своего приятеля. Иначе угодил бы под раздел «в составе преступной группы». Но мне ты на подельника ориентировочку дай. Письменно. В порядке сотрудничества. Не бойся за него, я не милиционер, дело шить не буду. Просто хочу убедиться, что ты со мной темнить не собираешься. Он кто, тоже студент?

— С ним… с ним точно ничего не будет? — еле ворочающимся языком пролепетал Марк.

В светло-голубых глазах Сергея Сергеевича что-то мелькнуло.

— А если будет, тогда что? Ответишь мне отказом? Так у нас, Максимка, не пойдет. Или туда — или сюда. Решающий момент в твоей жизни. Что ты в подписку вцепился? Порвать ее хочешь? Рви. Тебя в камере урки ждут. И всё дальнейшее, по прейскуранту. — Через несколько секунд засмеялся. — Шучу. Ничего с твоим корешом я не сделаю. Просто проведу профилактическую беседу. Если он тоже студент.

— Студент. Областного педагогического, — с облегчением сказал Марк. — Владимир Щеголев, отчества не знаю.

ВСЯ ЖИЗНЬ ВПЕРЕДИ

— И вот еще что, если уж мы о литературе, — сказал Сергей Сергеевич, затормозив на светофоре. — Тебе может позвонить мой коллега. Не знаю, как он представится. У нас для оперативной работы тоже псевдонимы, причем для разных информаторов разные. Я, как ты наверняка догадался, на самом деле не Сергей Сергеевич… — Покосился, усмехнулся краем рта. — Не догадался? Может, потом, если подружимся всерьез, познакомимся еще раз, по-настоящему. За мостом направо поворачивать, на Плющиху?