На санях

Что делать? Дождаться конца песни, отвести Настю в сторону и попрощаться? А если они с Совой не расцепятся? При нем про больную маму свистеть неохота. Ну и вообще — может, не уходить? Подойти к этой, одинокой, познакомиться, чокнуться, потом пригласить на танец. Она действительно очень ничего. Но что потом? Обхаживать субретку, наблюдая, как Сова кадрит принцессу? Он, гадина, уже по спине ее поглаживает. Большой палец задержал посередине. Положил на застежку лифчика! Прижался щекой, что-то нашептывает. Настя засмеялась!

Зубы сами собой сжались.

Черт, сидеть тут жалким терпилой тоже нелепо. Пристроиться к плакучим ивам? Но так красиво танцевать не получится, только шутом себя выставишь.

— Алё, народ! — громко сказала Жюли, отодвинувшись от своего кавалера. — Чего-то мы рано перешли к балету. Тем более у нас на пять уток только три селезня, и один сачкует. Мишань, блесни талантом, запузырь что-нибудь прикольное.

— Слушаюсь, мэм!

Божок, у которого, оказывается, было и имя, изобразил ревностное старание: кинулся к стереосистеме, выключил музыку, потом столь же стремительно — к выключателю. В комнате стало светло.

— Будем играть в фанты. Название игры «Золушка». Хозяйка, понадобится мешок, большая коробка или корзина.

— Есть лубяной короб, мама в Суздале купила. Хочет на дачу отвезти. Сейчас принесу.

Настя отлучилась, вернулась со здоровенным плетеным кубом. Марк кинулся помочь, но Сова успел раньше. Взял, поставил на пол.

— Годится. Внимание! — Божок хлопнул в ладоши. — Снимайте один шуз. Кладите сюда. Потом я завязываю себе глаза, достаю первый попавшийся, вслепую. Чей туфля, тот и Золушка. Принцесса или принц бала. Имеет право потребовать от всех и каждого исполнение желания.

— Любого желания? — со смехом спросила Жюли. — Даже неприличного?

— Можно отказаться, но за это штраф. Выпить бокал вина — до дна.

Сова сказал:

— Я — за. Идея супер. Вечер перестает быть томным.

И первым сдернул с ноги остроносый ковбойский сапог желтой кожи, с металлической оковкой. Остальные последовали его примеру.

В корзину падали нарядные женские туфли — герлы по приходе, должно быть, переобули зимнее. Марк посмотрел на изящную Настину ножку в черном чулке и ощутил приступ паники. Он был в уродских советских ботинках. Даже у Божка — пускай не такие понтовые, как у Совы, но все-таки непозорные зимние сапоги. По-тихому сунуть ботинок в короб еще можно, но представилось, как Божок вытаскивает оттуда Маркову опорку, и все пялятся…

— Насть, можно тебя на минутку.

Обернулась.

— Ой, прости. Я не спросила. Как твоя мама?

Произнесла тихо, чтоб другие не услышали.

— Хреново. Я поеду. Ты извини, а? Прощаться с твоими гостями не буду, просто свалю по-тихому.

— Конечно. Я тебя провожу.

Вышла за ним в коридор, припадая с каблука на необутую ногу. Даже хромать у нее получалось грациозно.

— А что с ней? Что-нибудь серьезное?

Врать не хотелось, но куда денешься?

— Пока непонятно. Врачи разбираются. Волнуюсь, в общем.

Ах, как Настя на него смотрела! По глазам было видно, что она… настоящая. В смысле, по-настоящему хорошая.

Он заторопился уходить, потому что не было сил смотреть на нее и думать: никогда больше ее не увижу.

— Как я тебя понимаю. У меня дедушка сильно болен. В госпитале лежит. Я тоже ужасно за него волнуюсь. — Настя придержала рукав пальто — Марк никак не мог попасть рукой. — Навещаю его по субботам. Хотела расспросить тебя про Панкрата Рогачова. Думала, расскажу, дедушку это отвлечет… Ладно, в другой раз.

Другого раза не будет, подумал Марк. И вдруг выпалил — само выскочило:

— Слушай, а я тоже хотел тебя попросить. Мой отец — я с ним поговорил — про деда, оказывается, почти ничего не знает. А мне интересно. Можно я в госпиталь с тобой схожу? Порасспрашиваю. И потом папе расскажу.

— Конечно можно, — не просто согласилась, а обрадовалась Настя. — Нет, ты серьезно? Это далеко, на Шоссе Энтузиастов. Больница старых большевиков. На метро с пересадками, потом еще на автобусе. Так грустно потом одной возвращаться. Дедушка всё слабее и слабее. Как будто висит на нитке, и она вот-вот оборвется… Ты правда готов со мной поехать?

«С тобой — куда угодно», — чуть было не ответил он. Вместо этого просто кивнул.

— Спасибо. Ты ужасно… милый.

Обняла за шею. Коснулась губами щеки. Щека стала горячей. Застучал пульс — будто прямо в ушах.

Отодвинулась.

— Можно я буду звать тебя Мариком? «Маркс» как-то странно, ты не похож на Маркса. А «Марк» — официально.

— Тебе всё можно, — сказал он вслух.

И что-то в ее глазах мелькнуло. Вопросительное? Удивленное?

Откажется. Скажет: созвонимся, а потом под каким-нибудь предлогом откажется. Зачем я это ляпнул? Всё равно что признался в любви.

Но она после паузы сказала:

— Встретимся в двенадцать на Курской радиальной, в центре зала. В субботу. Хорошо?

— Договорились.

— Запиши мой телефон. Вдруг у тебя что-то изменится.

— У меня не изменится, — ответил он.

И Настя опять посмотрела на него вопросительно, но, кажется, уже не удивленно.

Дожидаясь лифта, Марк трогал щеку. Она была горячая. Не верилось, что всё получилось. Они увидятся. Вдвоем! И… не в дедушке дело. Настя всё поняла. Безо всяких блеющих признаний. Как хорошо он сказал, не по-слюнявому: «Тебе всё можно». Захотела бы сделать вид, что не поняла — пожалуйста. Разойдемся, и больше не свидимся. Но она захотела встретиться. И это… это…

Он не успел подобрать подходящего слова. На лестничную площадку вышел Сова. Его лицо бешено дергалось.

— Сука… Сука! — Голос срывался. — За спиной подкатился… На квартирку посмотрел, слюни потекли? Я у двери стоял, я слышал! Свиданку замесил, гнида. Не про твое хавало ягода, Рогачов! Тебе не светит! Скажу Серому, он тебя по асфальту размажет.

— А чего ж сам-то? — ощерился Марк. Ему сейчас было наплевать и на Богоявленского и на его говнокоманду. — Я вот он, перед тобой. Трусишь?

— Не царское дело — холопов наказывать, — процедил Сова, ненавидяще растягивая тонкогубый рот.

Вот по этой поганой щели Марк ему и вмазал, с разворота, от души. Получилось так себе, кулак только скользнул, но Сова охнул, отлетел, закрыл лицо руками.

— Пусть твой холуй только сунется. Я потом тебя при всех, прямо в аудитории, отметелю. И пусть деканат после разбирается в нашей с тобой вендетте, — бросил Марк напоследок.

Застремается Сова скандала, ему фазер за это башку отвинтит.