На санях

На понедельник поставил себе задачу попрощаться с ровесниками. Не в смысле: счастливо, ребята, я тут собрался руки на себя наложить, а посмотреть напоследок на тех, кто останется строить коммунизм.

Специально приехал к третьей паре, на самую тупую лекцию, как раз по научному коммунизму. Пока препод учил молодежь плавать в серной кислоте, Марк смотрел на лица, и всех было очень жалко. Eлки, тужатся, пыжатся, на что-то надеются, а впереди только унижения, натужное пыхтение, грошовые достижения и постыдные поражения, потом наплодят себе подобных, состарятся и отправятся в ту же крематорскую трубу, только высохшие и истрепавшиеся.

Ребят и девчонок жалел, особенно девчонок, а жизнь — нет, ее жалко не было.

Пара человек потом спросили: ты где пропадал. Сказал: приболел малость.

Представил, как в вестибюле будет висеть фотография в черной рамке, как все будут ахать, выдумывать всякую чушь — ведь правды им никто не скажет. Плевать. Какая разница.

Шел через двор мимо Ломоносова к воротам — даже не оглянулся.

Это, значит, было 29-го, в понедельник.

Последний день, тридцатое марта, посвящался гипотезе, которая, конечно, маловероятна, но вдруг? Что есть Бог, загробная жизнь, рай-ад и всё такое.

С утра отправился в поход по церквям. Действующих в городе было немного, но одна находилась в десяти минутах от дома, на Комсомольском проспекте. В другую, Елоховский собор, главный московский храм, съездил во второй половине дня на метро.

Действовал методично. Сначала в тамбуре, предбаннике, прихожей или как оно у них называется, изучал все объявления, потом заходил внутрь, пристраивался в углу, долго стоял, вертел головой, прислушивался, не шевельнется ли что-нибудь внутри. Вера же должна снисходить не через ум, а через сердце, то есть не рациональным, а инспирационным образом?

Предварительная информация, почерпнутая из объявлений в церкви Николая Чудотворца была такая. Идет шестая седмица Великого Поста. Сегодня предвосхищение Воскрешения Лазаря и Входа в Иерусалим.

Служба в обеих церквях состояла из стихир Иосифа Песнопевца «Господи, воззвах» и седален по 3-ей кафисме whatever it means⁴².

У Николая Чудотворца на Комсомольском (прикольное сочетание) пели так себе, жидковато, а священник бормотал старческим дребезжащим голосом невнятное. Людей кот наплакал, всё старушки в платках. Марк ждал, ждал, не ощутит ли трепета или хотя бы волнения, но было просто скучно. Однако не торопился. Медленно, надолго останавливаясь, прошелся вдоль стен. Разглядывал иконы. В Пушкинском живопись прямо скажем лучше.

Купил за двадцать копеек свечку, повыбирал, куда воткнуть. Приз достался мадонне с младенцем — за то, что картина была написана небогомазно, а по-европейски и надпись читабельная, без кириллиц-глаголиц: «Споручница грешных». Грешные — это как раз мы.

В том же отрешенно-ироническом настроении прибыл и на Бауманскую, в патриарший Богоявленский собор на улице язычника Спартака. Он был попышней и народу довольно много. Тоже послонялся вдоль иконостасов. Зажег свечку перед «Всех скорбящих радостью» — понравилось красивое название. Хотел уже поставить галочку, закрыть тему. Но когда направился к выходу, возобновилась служба. Священник — нестарый, чернобородый — читал по книге отчетливо, и Марк вернулся послушать.

— «О, душе, что унываеши? Что ленишися? — увещевал звучный, глубокий голос. — Бегай присно якоже Лот Содома и Гоморры, нечистоты запаления. Не возвращайся вспять».

И вот это было в точку, прямо персональное послание. Жалко, не все слова понятны. Но главное Марк уловил: от «нечистоты запаления» надо бежать и не оборачиваться, так что святая церковь его намерение одобряет. Запалился, испачкался грязью — не возвращайся вспять.

А потом еще и запели, да не так, как на Комсомольском — мощно, стройно, печально, но в то же время умиротворенно: «Помышляю множество согрешений, и уязвлен жалом совести, якоже в пламени болю окаянный: ущедри мя Слове Божие».

«Уязвлен жалом совести» — это тоже в точку. Причем уязвлен насмерть.

Пожалуй, завершение недели прощания получилось хорошее. Про веру и религию Марк понял то, чего на лекциях по научному атеизму не говорили. Идеологические дисциплины — про то, как приспосабливаться к жизни и выживать. А религия, наоборот, про то, как умирать и при этом не трусить.

Он, конечно, был в курсе, что с точки зрения христианства самоубийство — большой грех. Но не худший же, чем погубить двух прекрасных женщин, а потом поехать в Париж.

Короче, в Бога и прочую мифологию Марк не уверовал, но всё равно вроде как причастился и очистился. Такое было настроение. Теперь не расплескать бы его, додержать до завтра.

Последний вечер жизни Марк провел, лежа в кровати и слушая «Кинг Кримсон», стихиры там тоже были подходящие, в тему. Тихонько подпевал:

The wall on which the prophets wrote

Is cracking at the seams

Upon the instruments of death

The sunlight brightly gleams⁴³.

Заклонило в сон, снял наушники, нажал кнопку, отрубился.

Проснулся очень классно — от луча солнца, нагревшего лицо. Улыбнулся. Сразу вспомнил: сегодня.

И философичность, отрешенность, вся накаченная за неделю анестезия вдруг отключилась. Будто кто-то рывком сдернул одеяло, а ты под ним голый, и холодно! Он и задрожал, застучал зубами, кожа покрылась мурашками.

Сегодня?! Сегодня?!

«Ну да, сегодня, — сказал какой-то другой Марк, усталый и спокойный. — Иначе все равно сиганешь из окна завтра, только уже подонком. Не трепыхайся. Поезд отправляется».

И ничего, встал, пошел чистить зубы. Посмотрел на щетку с пастой, пожал плечами. Зачем? Но все-таки почистил.

Постучал в родительскую комнату. Сказал:

— Мам, мне сегодня ко второй. Я подрыхну еще. Сам потом позавтракаю.

Смотреть на маму не нужно, этого даже другой, спокойный Марк мог не выдержать. Ну а любоваться на рожу Рогачова тем более незачем.

— Хорошо, — сонным голосом ответила мама.

Подождав, когда они оба уйдут — сначала она, потом отчим, — Марк вышел и заставил себя съесть два яйца. Чтобы брюхо не ныло от голода, не отвлекало.

Стал представлять, как всё это будет, и красота окончательно изгнала страх.

План был красивый.

Уходить — так не по-овечьи, а громко. Когда вечером приедет бежевая «волга» и встанет там же, то есть точно под окном, сигануть с шестого этажа прямехонько на крышу. Пусть Эсэса кондратий хватит. Уж заикаться он потом точно будет.

Представил физиономию Сергей Сергеича — засмеялся.

Ей-богу красиво задумано.

Красота и победила страх.

Марк открыл окно, встал на подоконник, примерился как будет прыгать — и страшно не было, нисколько. Качнуться назад, правую ногу поставить вперед, она толчковая.