На сердце без тебя метель...
Шрифт:
— Mein Gott! Присядьте же скорее! Вам дурно? Это все из-за духоты! — засуетилась Амалия Карловна, приметив, как пошатнулась Лиза. Девушка с готовностью опустилась на подставленный стул.
— Ах, Иван Григорьевич, будьте же милосердны к бедняжке. Она недавно лишилась не только супруга, но и дома. Да и средства на исходе. Но ежели бы вы знали, какую богоугодную цель преследует Лизавета Петровна! Разыскать мальчика, опекуном коего был ее почивший супруг. Это ли не благое дело? Сколько несчастий свалилось на ее плечи! Схоронить супруга, утратить имущество. Мы всенепременно должны помочь бедняжке! Вы же можете поспрашивать у своих? Навести справки.
Лиза действительно залилась слезами, не сумев удержать эмоций. Это за дверьми комнат она могла выплакивать свое горе смело… а тут, при виде такой заботы, что-то переломилось в ней. Внутри так и полыхало жаром от стыда перед добротой, которой она была недостойна даже на толику.
— О, ну что вы, дитя мое! — восклицала Амалия Карловна, хлопоча над рыдающей Лизой и одновременно подавая знак приставу, наблюдавшему за ними с нескрываемым любопытством. — Успокойтесь. Все ваши тревоги позади. Frau Херцлих позаботится о вас. Успокойтесь… ну же! Все отныне будет хорошо!
Это все-таки горе. Слепое, обволакивающее удушливым облаком горе помешало тогда Лизе разглядеть недоброе за всем этим участием. Слова, произнесенные по-кошачьи мягким голосом, открыли потайную дверцу в ее душе и заставили забыть о том, что случилось с ней какие-то несколько дней назад.
На Москву в тот май 1829 года опустилась нестерпимая жара. Хотелось закрыться от всех и вся в прохладе своей комнаты, лежать и тупо смотреть в потолок. Но мысль о неизвестном доме на одной из московских улочек, где уже который месяц жил Николенька, заставляла Лизу каждое утро подниматься с постели. Она старалась не думать ни о чем, что влекло за собой острую душевную боль и следом душившие ее слезы. Будто старательно стирала из головы иное, кроме мысли о брате. Весь май и почти две трети того жаркого лета Лиза ходила тенью из комнат мезонина во двор и обратно на второй этаж. Почти не общалась с хозяйкой дома, стыдясь ее доброго участия.
Уж очень мягкий акцент Амалии Карловны напоминал ей о мадам Вдовиной. Тем паче в один из дней, задумав переменить привычное траурное платье на легкое летнее, Лиза нашла в шляпной коробке тонкую пачку ассигнаций. Деньги обожгли кожу ладоней, словно были невероятно горячими. Но нет, всего лишь обычная бумага с печатями. Ничего странного или необычного. Кроме того, что эти деньги вмиг стали для Лизы символом предательства и лжи. Ассигнации, полученные Софьей Петровной от Дмитриевского в обмен на раскрытие тайного замысла неизвестного ему лица. Деньги, которые Лиза получила, предав свою благодетельницу. Ведь не будь этого тайного дара Софьи Петровны, Лизе ни за что не продержаться бы в Москве столь долго. Целое лето и часть осени. И пусть большая часть денег была растрачена впустую, а надежды обратились в прах. Она не могла иначе…
От щедрого дара Софьи Петровны нынче осталось всего ничего: несколько ассигнаций и россыпь монет в кошеле. Часть денег ушла на розыски дома Николеньки. Довольно крупная часть.
Сперва Амалия Карловна похлопотала перед Бруновым, чтобы тот «позабыл» о том, что не видел бумаг новой жилички. Эта особенность его памяти обошлась Лизе в сумму, равную той, что была заплачена за годовое проживание в мезонине Амалии Карловны. Затем, по совету немки, Лиза обратилась к Ивану Григорьевичу с просьбой о помощи в поисках дома Николеньки.
— Ну-с, сударыня, и задали вы задачку! — прищелкнул языком пристав, когда Амалия Карловна
изложила дело от лица Лизы.«Говорить буду я, дитя мое. Мне хорошо известно, как должно обставлять такие просьбы», — сказала она перед визитом пристава, и Лиза с благодарностью согласилась. Мундир Брунова все еще вызывал в ней трепет, и она опасалась ненароком выдать себя взглядом или словом. И что будет тогда? Арест, суд и каторжные работы, как когда-то сулил ей Дмитриевский? Или того хуже, если она отмерила неверное количество капель, или доктор не поспел в срок.
— Ну же, Иван Григорьевич, для вас нет никаких секретов в части, — немка мягко улыбалась своему собеседнику, и Лизе оставалось только дивиться, как ловко у той получается вести дело.
Ей бы еще тогда насторожиться, поразмыслить над контрастом мягкости облика женщины и твердой настойчивости ее голоса, но одно только воспоминание о словах, произнесенных когда-то с угрозой, потянуло за собой нить памяти. Голос. Наклон головы. Знакомая усмешка уголком рта. То, от чего Лиза пыталась избавиться на протяжении нескольких недель. Стереть, как смахивает пыль Акулина с натертого воском деревянного буфета. Потому и пыталась мыслить отстраненно, стараясь оставаться равнодушной. Никаких деталей. Никаких имен. Он — Дмитриевский. Тот другой — Marionnettiste.
— От вас ничто не ускользнет в поднадзорных вам землях, — плела сети вокруг польщенного пристава Амалия Карловна. А потом откинула краешек салфетки, показывая ассигнацию под тонким полотном. — Скажу Акулине собрать вам пирожков с капустой да шанежек с бараниной под салфетку в корзину.
— На всех квартальных под салфеткой не хватит, — хитро щуря глаза, заявил Иван Григорьевич. — Одному шанежку, второму. У меня кварталов не один и не два. Корзины на всех не хватит. А ведь я и сам охоч до выпечки.
— Das ist lacherlich![274] Мы ведь не нарисовать бумагу просим! — воскликнула Амалия Карловна, снова закрывая ассигнацию полотном. — А просто взглянуть на нее!
— Сколько? — вмиг сообразила Лиза.
— Позвольте заметить, я не благородным металлом прошу, — словно оправдываясь, уточнил пристав.
— Сколько? — повторила Лиза, не обращая внимания на предостерегающий взгляд Амалии Карловны.
— Удвойте. Когда все сыты, и дело спорится скоро, — улыбнулся довольно Брунов.
— А ежели в вашей части нет такой церкви, Иван Григорьевич? Что получу я тогда? — Лиза отбросила прежнюю скромность и задала вопрос прямо, взглянув на пристава в упор.
— Сударыня, вы получите знание, что в моей части этой церкви нет. Иного обещать не могу. Хотя… я близок со своими соседями. И коли вы будете готовы угостить и их стряпней вашей кухни, они будут рады помочь вам в ваших поисках.
— Вы получите то, что желаете, — твердо произнесла Лиза, невзирая на очередной предупреждающий знак Амалии Карловны, разочарованно поджавшей губы.
— С вами приятно иметь дело, сударыня, — с поклоном протянул ей руку Брунов, прощаясь.
Лиза руки не приняла, притворившись, что не заметила его жеста.
— Зря вы на это согласились, дитя, — проворчала Амалия Карловна, когда за приставом захлопнулась калитка. — Определенно, зря.
Лиза пропустила мимо ушей слова немки. Было все едино сколько ассигнаций придется отдать. По ее убеждению, деньги эти ей не принадлежали, и она не имела права тратить их на собственные нужды. А вот на поиски брата… Разве не благое дело — исправить то, что натворила?