На сердце без тебя метель...
Шрифт:
В тот же момент зычно крикнул кучер, хлестнув лошадей, и карета медленно покатилась к главной аллее. Амели страшно разозлилась на Дмитриевского за подарок, который ей буквально впихнули в ладонь, и за его ослиное упрямство. Ее уязвило, что он низвел их отношения до заурядной связи благородного господина и театральной певички. Захотелось схватить с бархатной подложки украшение и швырнуть ему прямо под ноги, и она резко распахнула крышку футляра.
В футляре лежала свернутая бумага. Амели не требовалось разворачивать ее, чтобы понять, что за документ поднесли ей в дар. Вольная. Это была ее свобода, оформленная и заверенная должным образом. И это было их прощание… Но под бумагой все-таки
Амели с трудом подавила желание высунуться в окно, чтобы в последний раз взглянуть на Александра, понимая, что он бы этого не хотел. Никаких лишних слов. Никаких лишних взглядов. Никаких слез… Она понимала его, как никто иной. Ему было комфортно с ней, как только может быть комфортно с женщиной при его характере. Но удерживать ее при себе ради удобства…
Александр смотрел тогда, как карета удаляется по аллее, уже почти обнажившейся в преддверии зимы, и чувствовал благодарность за то, что Амели так и не взглянула на него, открыв футляр, а еще — странное возбуждение в душе, которое вызвал в нем ее шепот. «Твоя жизнь была в ее руках… Но она сделала все, чтобы ты остался жить!..».
А потом вдруг небеса обрушились на землю крупными белыми хлопьями. И Александр замер у крыльца флигеля, подставив лицо первому снегу. Снег падал на его горячую кожу, на ресницы, заставляя моргать, попадал в рот, отчего пришлось плотно сомкнуть губы. Александр раскинул руки и долго стоял под этим первым снегом, не обращая внимания ни на холод, пробирающий до самых костей, ни на удивленные взгляды застывших подле него лакеев. И впервые почему-то, пусть и ненадолго, чуть поутих пожирающий его огонь ненависти, словно уступив мягкой ласке этих снежных хлопьев…
Снежный покров окончательно укрыл землю к началу декабря. Зима ступила в Заозерное, принеся в подоле своего белого плаща очередной виток боли и тоски. Каждый раз, когда за окном в странном танце кружила метель, Александр не мог не смотреть на эту снежную круговерть и не думать о той, которую когда-то метель привела на порог его дома.
Он стал забывать ее лицо. Осознание этого в одну из ночей едва не ввергло его в панику. Он тогда перерыл весь комод с бельем, пытаясь найти то, что спрятал среди складок полотна. Серебряный медальон — единственное, что осталось ему на память, единственное, что сохранил верный Платон, когда он пытался уничтожить любое напоминание о ней.
Александр, правда, попытается избавиться и от медальона. Однажды, поддавшись порыву, бросит его в камин. И будет отрешенно смотреть, как языки пламени подбираются к серебряной безделушке. А спустя несколько минут сам же будет отнимать у огня добычу, уступив липкому страху потерять эту последнюю нить в прошлое. К ней.
Состояние племянника весьма огорчало Пульхерию Александровну. О чем она все-таки решилась заговорить в один из вечеров, когда Александр пришел ее навестить. С недавних пор старушка редко покидала свои покои и почти не вставала с постели, предаваясь унынию, сетуя на многочисленные болячки и слабость. А когда поняла, что Василь впервые за долгие годы не приедет на Рождество, и вовсе захандрила: все больше молчала, отказывалась от еды и даже от любимой вишневой настойки.
— Перед смертью я хочу услышать детский смех в этом доме! — заявила вдруг Пульхерия Александровна своему племяннику. — В конце концов, это ваш долг — дать фамилии Дмитриевских наследника, мой мальчик.
Я устала… и я бы ушла… Но хочу уйти в окружении семьи, а не сжимая лишь вашу руку — руку старого бобыля!— Вы хотите, чтобы я ступил под венцы? — сухо осведомился Александр, мысленно кляня себя за тон, которым говорил сейчас с теткой.
— Я хочу, чтобы в Рождество этот дом не напоминал унылый склеп! — резко бросила она, тряхнув спутанными кудряшками. — Вы отвадили от себя всех, кого только возможно. Вспомните наше прошлое Рождество! Здесь были гости, пригласите и теперь…
— С вашего позволения, не последую этой просьбе.
— Порою мне кажется, что вы просто-напросто упиваетесь своим страданием! — Пульхерия Александровна смело взглянула племяннику прямо в глаза, даже не дрогнув перед его вмиг похолодевшим взором. — Где тот Alexandre, какого я знала прежде? Который брал, что захочет, не задумываясь ни о чем и не уступая никому!
Некоторое время Александр смотрел на нее, не мигая, а потом рассмеялся и, схватив ее сухонькие ладони, расцеловал их.
— Вы тысячу раз правы, ma ch`ere tantine! — прошептал он, и старушка довольно улыбнулась, заметив огонь, который вдруг вспыхнул в его глазах. И это был иной огонь, не тот, что она наблюдала последние полгода.
Именно этот огонь спустя пару часов заставлял Александра нетерпеливо окликать кучера, и тот, желая угодить барину, все погонял и погонял лошадей. Сани летели через снежные просторы с такой бешеной скоростью, что у Александра свистело в ушах. Кровь его кипела, и как никогда прежде, он чувствовал себя живым в эти минуты, и ничто не могло омрачить его приподнятого настроения. Ни удивленно-растерянные взгляды хозяев рождественского бала, которые вовсе не ждали его, так и не получив от него ответа на отправленное ему приглашение. Ни ошеломленные лица гостей, когда он шагнул в бальную залу под звуки вальса. Ни шепотки за спиной, когда он прошел резким и решительным шагом вдоль одной из стен, разыскивая взглядом ту персону, ради которой и приехал сюда.
Лиди кружилась в вальсе, нежно-кремовые юбки слегка развевались в такт грациозному танцу, в белокурых волосах сверкали жемчужины. Она встретилась с ним взглядом и сбилась с шага, растерявшись от невежливой настойчивости взора, которым он окинул ее со своего места у колонны. Его улыбка показалась ей поистине оскалом хищника. Сердце забилось в волнении и тревоге. Она пыталась не смотреть на него и испуганно взглянула на бабушку. Варвара Алексеевна, заметив появление графа Дмитриевского и столь явный интерес к ее внучке, довольно улыбнулась и едва заметно подбадривающее кивнула Лиди.
Но Александр не видел ни этого кивка, ни робкой улыбки Лиди, которую та осмелилась послать ему, проходя в танце мимо места, где он стоял. Он вообще не видел ничего из того, что окружало его в эту минуту. Потому что вернулся ровно на год назад в эту же самую залу под звуки той же самой музыки.
Хрупкие плечи в вырезе бального платья. Широко распахнутые голубые глаза, в которых он буквально утонул тогда. Чуть приоткрытые пухлые губы, словно обещавшие претворить в жизнь самые греховные его фантазии.
Тетушка была права. Он всегда брал то, что хотел. Без раздумий. Слабость, которой она поддался в последние месяцы, была ему вовсе не свойственна. И Амели была права. Он напрасно искал утешения в ее объятиях. Утешение было в ином… И, видит бог, он ни перед чем не остановится, чтобы получить то, что когда-то было обещано ему столь смело!
Глава 32
Сентябрь 1829 года,
Москва