На сердце без тебя метель...
Шрифт:
Не иначе, Лизу преследовал злой рок. В четвертый раз она оказывалась на набережной Москвы-реки. И в четвертый раз наталкивалась на толпу любопытных разного сословия и достатка, что собрались поглазеть на вытащенную багром на берег утопленницу. «Худой знак», — промелькнуло в голове девушки при взгляде на тонкие лодыжки, неприкрытые мокрым подолом. Это все, что она смогла рассмотреть за спинами зевак.
Когда-то и Лиза подходила поближе, поддаваясь желанию хоть одним глазком взглянуть на ту, что по своей воле шагнула с моста в воды реки. Теперь же, зная, как страшно выглядит несчастная после смерти, девушка только коротко перекрестилась, мысленно произнеся слова короткой молитвы. Да, молить Господа за самоубийцу вовсе не пристало, но кому, как не
— Извоз не желаете, барышня? Недорого беру. Только животине на прокорм, — окликнул Лизу один из извозчиков подле Торговых рядов.
Другие же только скользнули по ней взглядом, отмечая и грязный подол платья, и тоненький для осенней поры жакет, и потрепанные края шляпки. Сразу же разгадали, что извозчика она брать не будет. А может, и признали ее. Ведь только неделю назад Лиза справлялась тут, у Торговых рядов, не видел ли кто церковь, зарисованную когда-то рукой Николеньки.
На выполненном углем рисунке из крон деревьев торчали только маковки с крестами да остроконечная крыша колокольни. «Москва — город сорока сороков», — не раз повторяли ей. И теперь, спустя столько времени, она понимала, как наивно было полагать, что церковь и дом Николеньки отыщутся без труда. Да и, может статься, его увезли из пансиона сразу же после ее побега из Заозерного. Ведь брат — единственный, кто мог вернуть ее туда, откуда она так смело ускользнула, решив взять судьбу в свои руки.
Извозчика усталая и промокшая Лиза брать не стала. Не могла себе позволить, помня о скудных средствах, что остались в бархатном кошеле. Потому и направилась пешком под мелким промозглым дождиком от Торговых рядов по Никольской, подальше от улиц, где ее могли увидеть знакомые из прошлой жизни, — особенно от Мясницкой.
Путь до Немецкой улицы, где она снимала комнаты в мезонине, был неблизким и всякий раз выматывал до крайности, но Лиза боялась попасться на глаза кому-нибудь, кто мог признать в ней компаньонку старой графини. Оттого и выбирала узкие улочки и переулки.
Пытаясь найти хоть что-то хорошее в своем новом положении, девушка убеждала себя, что ей повезло. Ведь не каждому удается снять такую квартиру: две комнаты в мезонине одноэтажного дома, отдельная от хозяйской половины лестница, прислуга в виде юркой конопатой девки Акулины и стол, вполне сравнимый с тем, что она получала некогда в доме графини. А все благодаря тому, что по приезде в Москву ей повезло встретить Макара. И в то же время не повезло…
Лиза все-таки свернула на Мясницкую, не удержавшись от соблазна. Только подняла ворот жакета и спрятала в него подбородок, чтобы укрыть лицо от чужих взглядов. Сердце колотилось, как в горячке, а пустой желудок сводило спазмами от волнения. Почему-то в каждом проезжающем мимо экипаже Лизе чудилась карета со знакомым гербом. И она не могла дать ответа, что сделала бы, повстречай эту карету наяву. Отшатнулась бы, пряча лицо, или бросилась на проезжую часть, желая быть замеченной? Как метнулась ныне к кованой ограде, водя пальцами по затейливым узорам и по тому самому гербу.
Осенью темнело рано, и окна особняка на половине хозяйки уже светились десятками огоньков. Они словно приглашали Лизу вернуться в этот красивый дом, выстроенный заезжим итальянцем в прошлом столетии и чудом уцелевший во время нашествия французов. Значит, графиня успела приехать из деревни в Москву до первой распутицы. И с началом сезона двери ее дома вновь распахнутся для визитеров и просителей.
Что будет, если сейчас Лиза окликнет дворника, лениво сметающего воду из луж возле ворот? Что будет, если она назовет свое имя и попросит провести ее к крыльцу, где будет умолять сурового швейцара сообщить графине о неожиданной визитерше? Будет ли Лизавета Юрьевна столь великодушна, чтобы выслушать бывшую воспитанницу? Быть может, она смилостивится хотя бы ради Николеньки. Прикажет разыскать его и вернет к себе. Или гнев графини за грехи сестры падет и на невинного мальчика?
— А ну! Пошто тут? Надо, что ли, чего? — крикнул дворник, недобро махнув метлой в ее сторону.
Лиза отшатнулась и спешно пошла прочь, по-прежнему пряча лицо за высоким воротом. Нет, покамест
не готова она идти на поклон к ее сиятельству и ползать в ногах, умоляя о прощении. Еще есть надежда разыскать Николеньку своими силами. А дальше… что толку думать о будущности, коли нет у нее самого важного и желанного?До дома на Немецкой улице Лиза добралась только в сумерках, когда местный дворник уже закрывал на засов калитку высокого деревянного забора. Молча проскользнула в оставленную им щель и бесшумно вошла в темную переднюю. Оказавшись в тепле, с наслаждением пошевелила окоченевшими пальцами.
— Барышня, — окликнула ее из хозяйской половины Акулина, приоткрыв дверь. — Барышня, уже воротились?
Спрашивала, будто сама не наблюдала за ней, слегка отодвинув кружевную занавесь на одном из окон. Лиза ничего не ответила, только устало прислонилась к стене передней. И, видимо, осталась незаметной для Акулины, потому что девка оглянулась и прошептала громко в глубину комнаты:
— Нету. К себе ушла. Можно выходить, ваше…
— Язык, дура! — прошипел голос Амалии Карловны. Судя по сильному акценту, женщина явно разозлилась. И тут же замурлыкала мягко, словно кошка: — Прошу простить мою прислугу. Недалека умом, посему не ведает, что болтает.
— Будет ли она молчать, коли так? — надломленным, будто теряющим силу голосом спросила невидимая Лизе персона.
— Молчит же о других, — уверенно ответила немка.
Лиза ярко представила ее в этот момент: губы решительно поджаты, глаза с прищуром глядят из-под оборок чепца. И лицо сразу же приобретает иные черты — становится из добродушного и располагающего к себе неприятным и даже опасным.
— И все же…
— Вам пора, мадам, — резко и властно прозвучало от Амалии Карловны. — Не приведи господь, приметит кто карету в переулке. Ступайте. Вам надобно лежать. Ежели будут сильные боли или обильные крови, не пугайтесь первые два-три дня. Но после — пришлите ко мне. Я найду способ нанести вам визит. И eine Bitte an Sie[271]… Никакого доктора, мадам! Сначала мне записку.
— Я поняла.
Спустя пару мгновений в переднюю вслед за Акулиной выскользнула дама под темной вуалью, шатаясь, словно вот-вот упадет без сил. Акулина хотела было взять даму под руку, чтобы помочь, как не раз помогала несчастным, покидавшим хозяйскую половину. Но дама резко выпрямилась и отстранилась от ее руки, как от чумной. Из последних сил пошла без посторонней помощи, нетвердо ступая и едва не путаясь в юбках. Акулина оставила входную дверь открытой и поспешила во двор за дамой. До уха Лизы донесся скрип петель задней калитки, что вела в переулок. Там, как сообразила Лиза, даму дожидалась карета.
— F"urwitz hat manch rein Herz vergifftet.[272]
Голос Амалии Карловны раздался так неожиданно, что Лиза вздрогнула. Или это от холода осеннего вечера, смело ворвавшегося в переднюю через приоткрытую дверь?
— Вы задержались. Обычно возвращаетесь до сумерек, — продолжила из-за двери невидимая Лизе хозяйка. — Не играйте со мной, дитя мое, я знаю, что вы в передней. Акулину легко обдурить, но не меня. Я сама та еще лиса, как уже говорила вам. Ступайте-ка сюда. Мне нужно с вами поговорить.
Амалия Карловна стояла прямо за дверьми. Как только Лиза вошла в комнату, тихо шурша по полу мокрым подолом, хозяйка резко притворила створки и зябко поежилась.
— Акулина что, дверь не прикрыла? Все тепло выпустит, дура.
Сказано было совсем беззлобно. Обыденно. За несколько месяцев, что провела у немки, Лиза привыкла к этому слову, неизменно появлявшемуся рядом с именем прислуги. Акулина действительно была глупа, но изворотлива и хитра — под стать хозяйке.
При первом знакомстве с Амалией Карловной можно было легко обмануться ее наружностью: пухленькая, невысокая ростом, светловолосая женщина, неизменно в кружевных митенках и чепце с пышными оборками — словно дань ее происхождению. На вид — в летах Софьи Петровны. Говорила с акцентом, который становился явственнее, когда Амалия Карловна поддавалась эмоциям. Каждая мелочь в ее небольшом домике дышала уютом, а в воздухе витал аромат шоколада — напитка, который Лиза изредка пила по утрам в родном имении.