На сердце без тебя метель...
Шрифт:
В части города под надзором Брунова искомой церкви не оказалось. Обратились в канцелярии других частей. В дом Амалии Карловны время от времени наведывался Иван Григорьевич. Лиза безропотно отсчитывала ассигнации, равнодушно отслеживая остаток денег, которые она по-прежнему прятала в шляпной коробке.
Взятки соседним частям тоже не принесли результата. Лишь рисунок истрепался изрядно, кочуя по чужим рукам. И только тогда Лиза поняла, что тратит деньги впустую, рискуя потерять единственную подсказку, по которой могла бы разыскать Николеньку.
— Более не будет подношений, — твердо заявила она, когда Брунов в очередной раз прибыл с коротким отчетом о безуспешности розысков.
— Ежели вы думаете о чрезмерности моего
Жара в Москве стояла удушающая. То и дело вспыхивали слухи о том, что такая засуха несет с собой мор. Вести с юга страны о вспышке холеры лишь подогревали общую нервозность. Амалия Карловна приказала отгонять от забора нищих и чаще делать уборку в доме, вызвав ворчание ленивой Акулины.
— Сретенка и Мясницкая… Там приставы привыкли к иной стряпне. Чем ближе к Кремлю и Торговым, тем выше аппетиты, понимаете, сударыня?
Лиза понимала. Как понимала и то, что неизвестно, ведутся ли поиски вообще. Нужно искать самой, удерживал только страх, что кто-нибудь признает ее. Но разве был иной путь? Ее репутация и так уже изрядно подпорчена. Что могло нанести ей больший урон, чем бегство из дома опекунши и статус невенчанной девицы после того?
Лиза стала следить за каждой копейкой. Старалась как можно меньше тратить на извозчиков. Только переезжала из одной части города в другую, а розыски вела пешком. Сначала исходила центр Москвы: широкие гранитные набережные, улицы с красивыми каменными домами и зеленью садов, постепенно сменяющейся багрянцем и золотом осени. Потом уезжала ближе к окраинам. Домов из дерева становилось все больше, праздно гуляющей публики — все меньше, но нужная церковь так и не попадалась.
В доме протестантки Амалии Карловны святых ликов не водилось. Потому всякий раз, когда по пути Лизе встречался новый храм, ее тянуло туда как магнитом. Темный вдовий наряд не привлекал к себе внимания и позволял молиться без лишних расспросов. Никто не тревожил горе. И Лиза не могла не думать о том, как кстати пришлось траурное платье, пошитое вместе с венчальным, о котором она тоже старалась не вспоминать. И вообще обо всем, что могло быть. Но как можно забыть, когда само Провидение постоянно напоминало? Как-то после госпожинок[275] Лиза в ходе розысков попала на венчание в одной из церквей. Венчались мещане. Скромно и тихо. С малым количеством гостей. Лиза даже не сразу поняла, что стала свидетелем таинства, когда шагнула из притвора поближе к алтарю, по привычке разыскивая взглядом лики святых покровителей. Застыла сразу же, заприметив венцы, но не стала уходить. Задержалась понаблюдать за церемонией, стараясь не замечать, как больно заныло сердце.
Ах, если бы все было, как в романах, которые Лиза читала своей властной тезке! Там любовь всегда венчалась браком и неземным блаженством счастья. Почему все вышло иначе? Почему слова, что он говорил ей, оказались обманом, а ласки — притворством и только? И почему Лиза до сих пор не может питать к нему злости и ненависти, а наоборот — готова молить святого Александра Невского, чтобы тот сохранил Дмитриевского в здравии, чтобы ее выходка обошлась без последствий? И не только потому, что боится быть убийцей. Она боится за него. О нем тревожится. Grosse b^ete![276]
— Je suis une grosse b^ete!
Это вырвалось в сердцах, когда Лиза в очередной раз проверяла ассигнации, развернув платок. А следом пришел злой смех. Только он не причинил больше боли от разочарования, как прежде. Лишь горечь оттого, что вновь получила щелчок от судьбы за свою слепую наивность. Наверное, ей стоило смолчать. Завернуть оставшиеся деньги в шаль или в платье и перепрятать в другое место. Но злость на то, что снова позволила себя обмануть, сыграла против Лизы в тот злополучный вечер. Ярость требовала выхода.
Все ее нутро взывало к возмездию.Наверное, стоило быть не столь резкой, когда она, спешно спустившись в комнаты Амалии Карловны, обвинила Акулину в воровстве. Наверное, стоило придержать язык, когда немка встала на защиту своей прислуги. Стоило быть мудрее. Осмотрительнее. Или вовсе хитрее. Но разве эти качества когда-либо были ее сильной стороной?
— Это невозможно, — было сказано Лизе твердо, что заставило ее вовсе потерять голову.
— Вы даже не спросите Акулину? Не призовете ее к ответу?
— Нет, дитя мое. Я уверена, вы ошиблись в пересчете. Или попросту не рассчитали свои траты. Бывает, — мягко произнесла Амалия Карловна, но по ее глазам Лиза вдруг отчетливо поняла, что та лукавит. — Деньги любят счет.
— Вы полагаете, я настолько беспечна? О нет, я не так наивна, как, может статься, вижусь вам! — Предположение о том, что она может быть так глупа, лишь распалило злость Лизы. Как и выражение лица немки: деланно безмятежное с напряжением во взгляде. — Я достоверно знаю, что у меня пропали деньги. А доступ в комнаты мезонина только у Акулины, разве нет? Если вы не желаете помочь в этом вопросе, вероятно, я могу обратиться к тому, чья обязанность следить за порядком? Быть может, стоит кликнуть квартального?
— Werft keine Steine, meine Fr"aulein![277] — прикрикнула, словно хлыстом хлестнула, Амалия Карловна, выпрямляя спину. А потом уже не так резко добавила: — Не стоит бросать камни, дитя мое… не в вашем положении. Хотите звать квартального? Зовите! Кликните в окно — вон Гаврила дрова складывает, он приведет. Да только готовы ли вы встать перед ним? О, только не надо так смотреть! Я не первый год живу на свете! У вас нет бумаг. У вас почти нет багажа, хотя платье на вас дорогое. Первое время вы вздрагивали при любом звуке. А красный воротник[278] привел вас просто в… м-м-м… Benommenheit[279]… от страха… Вы по-прежнему желаете позвать квартального? Так мне тоже есть, что поведать ему. И дальше пусть сами разбираются, кто вы такая и от кого бежите, дитя мое. Молчите? О, вы полагали, что Амалия Карловна не понимает? Я повидала многое и прекрасно знаю, что означают некоторые признаки. Я умею видеть людей. Могу сказать, что меня не касаются чужие дела. Но ровно до тех пор, пока не трогают мои.
С каждым словом немки кровь в жилах Лизы стыла все сильнее. На какой-то миг захлестнула паника, которую девушка с усилием подавила. В конце концов, перед законом она пока чиста. Никто не выдвигал против нее обвинений. Или все-таки выдвигал?.. Что, если Дмитриевский обвинил ее и Софью Петровну в мошенничестве после их побега? Как узнать об этом? Но еще хуже — вдруг она невольно убила его? Быть может, лучше сдаться? Прийти в часть и обо всем рассказать приставу. О, наверное, она бы так и поступила, чтобы развеять все свои сомнения или получить по заслугам за содеянное! Но разве могла Лиза нынче распоряжаться своей судьбой, когда была в ответе перед Николенькой за то, что натворила?
— Я соберу вещи и тотчас покину ваш дом. Остаток платы за комнаты возвращать не нужно.
Решение было принято молниеносно. Хотя следом в душу вполз страх перед очередной неизвестностью. Как она найдет новое жилье? Где остановится? Постоялые дома дороги. А чтобы снять комнаты, нужны бумаги.
— Не стоит горячиться, дитя мое, — в голос Амалии Карловны снова вернулись участливые нотки, когда-то так расположившие к себе Лизу. — Разумеется, вам нет нужды уходить в ночь из дома, где вам так рады. Я не позволю. Никто не гонит вас. И, пожалуй, я переговорю с Акулиной, чтобы она проследила за сохранностью ваших вещей. Но и вы сами должны быть впредь осмотрительнее. Полагаю, на этом наш разговор окончен. Вы утомились от розысков. Вам следует отдохнуть, милое дитя. Ступайте к себе.