На сердце без тебя метель...

Эта сиплость будоражила и без того напряженные нервы, подпитывала злость, разливающуюся по жилам вместе с кровью, словно отрава. Александр поднялся с места и, подойдя к окну, наблюдал, как Борис спешит во флигель, отданный целиком в его распоряжение. Как развеваются фалды его сюртука, как сжаты упрямо руки за спиной.

В это утро они впервые поссорились за долгие годы дружбы. И все по вине девицы, что нежданно ворвалась не только в жизнь обитателей Заозерного, но и сумела крепко взять в руки их души и завладеть умами. Иначе как объяснить, что даже рассудительный Борис вдруг начал перечить ему, ставить под сомнение его решения? Как было за пару дней до охоты, когда Александр объявил, что намерен подарить щенка Вдовиным. Не Василь отметил этот поступок, а именно Борис вдруг воспротивился и заявил, что «сие будет крайне неразумно».

Хотя было ли в том странное? Своими рассудительностью и смекалкой, а также умением просчитывать все на несколько ходов вперед, Борис привлек внимание Александра еще в годы бесшабашной юности. Они познакомились в Москве уже более десяти зим и лет назад, когда юный кавалергард Дмитриевский, знатный и богатый наследник, состоял в свите покойного императора Александра. В тот вечер он вместе со своими сослуживцами кутил в трактире. Компания студентов-юристов сидела неподалеку. Словесная перепалка, как и ожидалось обеими сторонами, искренне и по обычаю ненавидевшими друг друга, началась спустя час, но перерасти в силовое противостояние ей не удалось. Все потому, что невероятно близким показалось что-то Дмитриевскому в остроумном и языкастом студенте Головнине, умело отражающем его словесные удары. А ведь Александр слыл самым злоязычным в своем полку.

Их как будто свела тогда сама судьба. Ведь именно Головнина Александр искал спустя пару лет, когда понадобилась помощь по правовым вопросам, и когда не было возможности обратиться к поверенному семьи. Борис без лишних слов подставил плечо, когда многие отвернулись от него после смерти Нинель. Борис по первой же просьбе Александра, совсем не имеющего желания заниматься делами и решать трудности, оставил службу и заступил на должность управителя многочисленным имуществом Дмитриевского, доставшимся тому после смерти отца.

И именно Головнин приложил неимоверные усилия несколько лет назад, чтобы Александр не попал на рудники в далекую Сибирь, не был лишен дворянства и титула и сумел избежать разжалования в солдаты. Когда снова все вокруг отвернулись в непонимании и страхе: даже самые близкие родственники, даже Василь.

— Не осуждай его, — говорил всегда благоразумный и рассудительный Борис, его conscience^[133], как часто шутя называл друга Александр. — Он слишком молод, чтобы понимать, что делал, отрекаясь от тебя… он был напуган происходящим. Даже старики пошатнулись в отношении к осужденным. Ты должен понимать…

Александр понимал. Понимал каждое слово и принимал умом каждый довод, что приводил Борис в том разговоре. Но вот сумел ли он найти в себе силы простить того, кто вырос вместе с ним в одной детской, кто делил с ним все шалости и первые горести юношеских лет? И кто однажды уже предал его, встав на сторону обвинителей, что нещадно стегали горькими и злыми словами в тот момент, когда хотелось выть от горя и душевной боли.

Его Петр, носящий иное имя. Дважды отрекшийся от него, дважды предавший… И если в первом случае Александр мог понять, что именно толкнуло Василя встать в ряды его гонителей, то во втором простить не сумел. И не сумеет.

И тут же при этой мысли в голове всплыли слова Бориса о том злополучном решении Василя стать супругом. Нет, он решительно отказывается от обвинения в некой мести своему кузену за совершенные предательства. Любой, кто имел хотя бы крупицу здравого смысла, понял бы, что Василь ни в коей мере не созрел для того, чтобы стать супругом, а уж тем паче отцом. Александр отлично знал положение дел кузена и все его долги перед многочисленными кредиторами на момент, когда тот приехал к нему просить разрешения на брак с девицей Зубовой.

— Нет? Что значит — нет? — вспылил тогда Василь, белея лицом так, что оно стало почти вровень с его белоснежным галстуком.

Это было первое Рождество за несколько лет, что Дмитриевские проводили в Заозерном, и первый губернский бал по случаю праздника, на который они собирались.

— Это значит, я не благословлю ваш брак, коли вы решитесь на него, mon cher ami. И это значит, что решившись на demande en mariage^[134], вы лишитесь своего содержания.

Губернский бал был также и первым светским мероприятием, что планировал посетить Александр, будучи поднадзорным у властей. И у него уже заранее испортилось настроение перед предстоящим выездом. Снова оказаться среди толпы, которая будет расступаться перед ним, как море перед Моисеем. И лицемерно улыбаться с радушием, тая в груди совсем иные чувства. Снова шепотки за спиной и выразительные гримасы.

Правда, Александр мог бы этого избежать. Закрыться совсем в своем имении от всего мира: не принимать визитов, не выезжать самому. Но разве когда-нибудь он склонялся перед чем-то или кем-то? Не будет этого и впредь!

И отказ был дан в тот день Василю исключительно по рассудку, а не из-за мелочности обид или злопамятности, Александр готов был в том спорить всегда. Нет ума для того, чтобы семью держать, а раз нет его, то о чем разговор может быть? «Le petit»^[135], как обычно звали Василя в семье, беспечно прожигал жизнь, порхая мотыльком по балам и театрам. Александр надеялся, что его отказ заставит кузена остепениться, взяться за ум и попытаться хотя бы в малом изменить привычный уклад. Доказать, что способен на взрослые поступки и решения, которые уже давно пора демонстрировать по его летам.

Но Василь сдался после первого же разговора. Он, по обыкновению, шутил и смеялся на губернском балу, кружил головы провинциальным девицам, ничем не выделяя ту, о расположении к которой еще недавно заявлял в Заозерном. Что ж, решил тогда Александр, значит, не столь горячо было желание Василя заполучить Лиди в супруги. Значит, сердце его осталось холодным, а двигал им в том решении, как и предположил Александр изначально, исключительно расчет. Потому что пылай в его груди чувства к девице Зубовой, едва ли бы он отступился так быстро. Не таковы Дмитриевские, уж кому то не знать, как не Александру, когда-то перевернувшему весь мир, чтобы быть с той, кто завладела его сердцем.

Когда его мысли перескочили с воспоминаний о кузене и размышлений об утренней ссоре с Борисом на Oiselet^[136]? Александр и сам не смог бы сказать позднее, где была та грань, после которой он вернулся в далекое прошлое. Когда эти стены слышали ее звонкий смех, когда они были свидетелями его безграничного счастья.

Ноги сперва сами понесли Александра в сторону портретной, как порой бывало раньше, когда желание хотя бы еще раз увидеть нежное личико его Oiselet становилось нестерпимым. Все, что осталось ему от нее и тех счастливых дней — это ее одежда, из числа не розданной дворовым, да портрет.

Даже могила ее была не здесь, не в Заозерном. Оглушенный свалившимся на него горем, Александр без единого возражения позволил мадам Дубровиной увезти гроб с телом Нинель. Похоронили ее в родном имении на Псковщине, куда и в те дни он попасть не мог, а уж нынче и подавно. Так и жил с тех пор, словно и не было этой светлой прелести в его жизни, этих ясных глаз и этих локонов медовых…

И остановился резко в тот же миг, озадаченный ошибкой, мелькнувшей в его голове, разозлившей его до крайности нежеланным вторжением не только в его жизнь, но и в мысли. Причем, в те, куда Александр не позволил бы хода никому.