На сердце без тебя метель...
Шрифт:
— Это невозможно, мадам! Этот человек невозможен! — Лиза изо всех сил сжала пальцами край столика. — Все бессмысленно… все! Самое лучшее, что мы можем сделать — это уехать… Я настаиваю! — к концу своей речи девушка уже невольно перешла на крик.
— Still, meine M"adchen![113] Не забывайте, где мы, — Софья Петровна щелкнула пальцами, как делала всегда, когда чем-то была недовольна. — Вы слишком забылись. Вы — не мещанка, которой дозволено топать ногами и кричать в голос. Вы — дворянской крови. Это первое. Das ist erstens. А вторым скажу вам, что перешагнув порог этого дома, мы обе лишились возможности отступить. И нет у нас пути иного, как только к тому, что
— Я… я отстала от гона. И случаем оказалась без своего верхового, — Лиза постаралась придать голосу беспечность, но злость, запертая в душе, так и рвалась на волю, вынуждая на резкость в словах. — Меня отыскал граф. И вел себя неподобающе дворянину…
— Man stelle sich nun vor![115] — выдохнула одновременно потрясенная и обрадованная услышанным Софья Петровна, как обычно в сильном волнении перейдя на язык родных земель. — Самолично в руки идет! Он… он касался вас? Каков ущерб имени честному?
Лиза была бы рада обмануть. Сказать, что ничего не было вовсе, уже жалея, что открылась матери. Но поняла, что идти на попятную нет смысла, равно как лгать. Оттого и рассказала все.
— So einer ist er also![116] — Софья Петровна расплылась в довольной улыбке. — Горяча кровь… все, как я думала… Но чтобы так скоро!
— Я бы не питала особых надежд, мадам, — с сомнением в голосе заметила Лиза. — Помните о том случае на одном из праздников под Петербургом? Когда его сиятельство презрел долг честного человека в отношении девицы…
— Та девица была дура, — грубо возразила Софья Петровна. — Так глупо… так нелепо ставить ловушку для собственной чести. Все должно быть иначе — тонко, аккуратно, без лишних подозрений. Чтобы кровь сама толкнула на то, что приведет к венцам. Мужчину толкнула, не девицу!
Они замолчали на некоторое время, вспоминая известную обеим историю из прошлого хозяина Заозерного, случившуюся еще до того дня, когда ему поневоле пришлось стать любителем деревни.
Одна из знатных столичных персон пригласила почти весь свет в свое загородное имение на увеселения в честь дня ангела супруги. Многие гости остались на ночлег, в том числе и герои истории. По окончании последнего в череде тех увеселений бала все разошлись по комнатам. Причем хозяин предусмотрительно разместил дам в правом крыле дома, а мужчин — в левом.
Каким образом одна из девиц оказалась вместе со своей горничной на мужской половине, позднее так и не выяснилось. Версий было много, даже совсем неприличные, те, что никогда не озвучивались в присутствии Лизы. Но факт оставался фактом — девица ночью была возле мужских спален и, более того, даже зашла в одну из них — ту, что занимал граф Дмитриевский. Зашла на несколько коротких мгновений, чтобы впоследствии жалеть о них всю оставшуюся жизнь.
Лиза прекрасно понимала, что по прошествии времени история, передаваемая из уст в уста, могла обрасти самыми невероятными подробностями. Но суть ее вряд ли изменилась. Честь девицы была попрана. Любой благородный человек свел бы на нет возникший ущерб девичьей репутации. Но Дмитриевский обязательств на себя взять не пожелал. А когда брат девицы попытался призвать его к ответу, граф хладнокровно убил того на дуэли.
Даже думая о том, Лиза не могла не ощущать странной тяжести в груди. Бедняжка! Лишиться в одно время и брата, и счастливой будущности. И пусть сейчас у каждого своя версия причины, что привела девицу в спальню Дмитриевского, и того, что могло случиться за время этого конфуза, итог был один. Ничего, кроме жалости и сочувствия Лиза испытывать к той не могла. Да еще
в очередной раз удивилась бездушности графа.— Dumme wie Bohnenstroh![117] — проговорила после паузы Софья Петровна. — Коли уж риск, так после расчетов долгих. И не при слугах… Они так болтливы порой. У тебя все же иная история, meine M"adchen, согласись. Там были очевидцы, тут же…
— Не сойдется, — упрямо повторила Лиза. — Не по его правилам, не по его…
— Поглядим, — так же твердо, как Лиза, сказала Софья Петровна, недовольно поджимая губы. Ей не нравились перемены, что случились с девушкой в Заозерном. Ту словно подменили. Ранее казалось, что все будет намного проще, нынче же…
— Столько времени вдвоем! Тем паче в снегу валял, будто девку крепостную, а не барышню честную, — при этих словах мадам Вдовиной внутри Лизы что-то взорвалось и ударило в лицо краской стыда. Пальцы помимо воли сжались в кулаки. — Коли хоть крупица совести есть, должен понимать, к чему ведут подобные оказии… — продолжала, не замечая ее состояния, Софья Петровна.
Лиза только усмехнулась. Загнать Александра в ловушку несколькими минутами наедине? Нет, тут должно быть нечто иное.
— Он редко чувствует вину, — наставлял Лизу нынче в лесу ее кукловод. — Но если в нем пробудить это чувство, то можно выиграть тотчас. Коли будет ему за что грызть себя, то горы свернет — лишь бы сгладить свою провинность… Не сложится по иному чувству, надо играть по другим правилам…
Тут же во рту разлилась горечь, как и в первый раз, когда она услышала эти слова. Чувства, что переполняли Лизу, давили на грудь и мешали дышать. Хотелось распахнуть окно и остудить голову, чтобы кровь больше не стучала так в висках.
Спускаться к ужину, видеть за столом все эти знакомые лица не было никакого желания, как и становиться бледной тенью неиссякаемого очарования прекрасной Лиди. И лишний раз бояться взглянуть на одного из мужчин, чтобы не выдать связь меж ними. И не смотреть в сторону Александра, который нынче непременно явится на ужин — разве мог бы он упустить случай понаблюдать за ней после случившегося? Лиза была готова биться об заклад, что так и будет. А быть предметом внимания этих цепких глаз сейчас, когда Александр едва не пробил тщательно возводимую ею защиту там, на поле… и когда она так зла на него за ту вольность, что он позволил себе. И на себя — за собственную слабость.
Когда мадам Вдовина удалилась из комнат, Лиза наконец-то получила возможность достать письмо из-под перины, куда спрятала то, снимая с помощью Ирины намокшую амазонку. Знакомые неровные строчки с темными отметинами клякс. И даже ошибки в некоторых словах такие привычные глазу…
Ей казалось тогда, что в еле освещенную единственной свечой комнату шагнула угловатая мальчишеская фигурка и произносит своим тонким детским голоском фразы, написанные в письме:
«Ma plus grande amie, ma soeurette, ma ch`ere Lisie![118] Как ваше здравие? Смею надеяться, что все хвори обошли вас стороной в эту зиму. Я же нахожусь в полном здравии, спешу заверить вас, ma soeurette…»
Письмо было коротким — всего одна страница намокшего с одного края листа. Ничего существенного, «les b^etises»[119]. Но для нее эти пустяки, вроде восторга от первого снега в парке или катания с ледяной горы, были сейчас так важны. И так трогали душу, заставляя задуть свечу и долго-долго плакать в темноте зимнего вечера, прижимая к себе лист бумаги. Каким все далеким казалось сейчас! Все эти милые пустяки, бывшие ранее обыденностью, не стоящей внимания, теперь стали самыми дорогими драгоценностями, бережно хранимыми в ларце ее памяти.