На сердце без тебя метель...
Шрифт:
Скорее всего, из-за этих мыслей Лизе и привиделся сон, в котором ей слышался тихий восторженный шепот Нинель. Этот шепот слышался ей и после: в столовой за поздним обедом, в салоне, когда играла с дамами в 'ecart'e[177]. Александр наблюдал за ней издалека, она чувствовала кожей его пристальный взгляд, оттого и проигрывала постоянно то матери, то Пульхерии Александровне под их беззлобное подтрунивание над ее невезением.
— Удача отвернулась от вас, ma ch`ere, — проговорила Софья Петровна, когда Лиза вновь проигралась. На что Пульхерия Александровна справедливо заметила, сгребая к себе карты с ломберного столика, чтобы перетасовать их:
— Кому не
«В любви!» — вдруг отчаянно захотелось воскликнуть Лизе, когда она посмотрела в темноту окна поверх пышного чепца Пульхерии Александровны. Ее собственное отражение казалось ей расплывчатым из-за неровности тонкого льда, что образовался к вечеру на стекле. Но мужчину в темном фраке, сидящего чуть поодаль от нее с газетным листком в руках, она видела четко. Черты лица, знакомый наклон головы и темные пряди волос, упавшие на лоб, по памяти вставали перед глазами.
— Ох, что за напасть! — меж тем жаловалась Пульхерия Александровна. — Только я радовалась, что солнце пригрело, да снег таять начал, как сызнова морозы ударили. А где была вода, там ныне лед стал. А с завтрева-то… крепость та клятая! И так ее водой залили, а тут еще и мороз на подмогу пришел…
Она раздраженно бросила карты на сукно, не желая продолжать игру. Мадам Вдовина с готовностью приняла ее извинения, заверив, что и сама бы желала уйти к себе. День, наполненный многочисленными визитами, изрядно всех утомил. Все, чего хотелось в тот момент Софье Петровне — принять капель для сна да забыться в ночном покое без сновидений.
Лиза не раз пожалела той ночью, что не последовала примеру матери. Она была взволнована до крайности и предстоящим выездом на Масленичные гуляния, и содержанием письма, которое все-таки вскрыла, когда Ирина погрузилась в сон, и собственными ощущениями, что будоражили ее и мешали спокойно уснуть.
«Я должна быть рада», — повторяла Лиза себе. Рада, что все переменилось. Потому что именно о том гласило письмо, спрятанное между страницами сочинения Ричардсона и забытое там на долгие два дня.
«…Все наши договоренности теряют силу. Я более не желаю, чтобы вы следовали прежнему плану. После долгих раздумий я понял важную вещь — никогда я не сумею даже на короткий миг отдать вас в его руки. Никогда! Сама мысль об этом причиняет мне боль.
Вот так, душа моя… я думал, что смогу, но нет — вся моя сущность восстает против того, что я когда-то наметил. Нет, нельзя сказать, что прежде я думал иначе. Что не знал, как больно и тягостно будет мне, когда вы вложите свою руку в ладонь другого мужчины, когда ступите в его спальню супругой. Я знал. Но не понимал всей глубины этой боли… не ведал ее. Теперь же я готов уступить вам во всем.
Я думаю, есть иной путь получить то, что должно принадлежать мне по всеми признанному праву. Дайте мне время. Дайте мне немного времени, ma bien-aim'ee, и я все разрешу. И все непременно сложится так, как мы когда-то мечтали. И будет небольшое имение с яблоневым садом, и клавир у окна в гостиной, и чаепития в беседке под сенью цветущих яблонь…»
Лиза читала эти строки и ощущала внутри странную пустоту. Более не виделись ей в мечтах ни яблоневый сад, ни усадебный дом, ни другие картины тихого счастья с автором письма.
Он просил немного времени… Пытался удержать Лизу от той пропасти, в которую она уже летела с замиранием сердца, чувствуя небывалую легкость. Он просил прекратить игру с Дмитриевским, не привлекать его и не принимать его расположения.
«Берегите свое честное имя, — завуалированно намекал он о том, о чем Лиза в последние дни думала почти непрерывно. — Сохраните свою девичью честь нетронутой, незапятнанной даже тенью слуха. Я полагаюсь на ваше благоразумие, потому и не пишу известной нам обоим особе о сих изменениях».
И снова в конце письма говорилось о любви к ней, горячей и безрассудной. Красивые слова, от которых ранее у Лизы так сладко кружилась голова, теперь не вызывали ничего, кроме равнодушия. Сердце ее билось ровно, словно и не было ничего меж ними прежде: ни прикосновений, ни робких поцелуев, ни взаимных обещаний.
Лиза аккуратно сложила письмо в ровный прямоугольник, и спрятала его обратно в книгу. Писать ответ не хотелось. Пустота в душе и ровный такт сердца. Но это сердце тут же пускалось вскачь, едва она вспоминала недавнюю встречу в библиотеке, или когда думала о завтрашнем дне. Четверг Масленичной недели — день, когда, по обыкновению, происходит взятие снежной крепости и захват чучела Масленицы. День, когда решится, кто выйдет победителем странного пари.
«Что попросить в случае выигрыша? — думала Лиза, гладя по ровной шерстке Бигошу, спавшего рядом с ней в постели. — Рискнуть ли, открывая карты в стремлении заполучить заветный приз? Интересно, что бы он сказал, если бы я попросила его жениться на мне?» Начисто забывая строки только что прочитанного письма, Лиза не сумела удержать улыбки, представив себе эту сцену. По телу разлилась горячая волна удовольствия при мысли о возможном браке с Дмитриевским.
Сомнений в том, что пари выиграет она, не было. Пульхерия Александровна верно подметила — последние два дня стояла ясная погода, и солнце пригревало совсем по-весеннему. Снег стал влажным и липким. С крыш стекали струйки талой воды, и возле усадебного дома образовались десятки луж. В среду же неожиданно подморозило. А под вечер и вовсе случилась странность — с небес полился то ли дождь, то ли снег, покрывая все тонкой коркой льда. Даже черные ветви деревьев в парке, которые теперь так низко клонились к земле.
— Решительно, сущее безумие пускаться в подобные авантюры по нынешней погоде! — горячилась Пульхерия Александровна, едва после завтрака выехали к озеру, где должны были состояться гуляния. — У Alexandre даже конь скользит по дороге, что уж говорить об осаде? И коня загубит, и сам убьется, не приведи господь!
И тут же быстро перекрестилась, пугаясь до дрожи собственных мыслей. К концу пути ее тревога передалась и Лизе. Действительно, дорога была очень скользкой. Настолько, что запряженные лошади несколько раз едва не оступились при беге, сани то и дело заносило, и только умелые руки кучера смогли их удержать.
Несмотря на гололед, на Масленичный разгуляй съехалась почти вся округа. Лиза вертела головой по сторонам, дивясь еще на подъезде к озеру разношерстной толпе любопытных. Людское море, открывшееся ее взору на льду, где поставили балаган и лотки, и вовсе на миг лишило духа. Смех, шум, гам над озером оглушали. То и дело звенели бубенцы саней, что проносились с грозным окриком возницы: «Поберегись!» Визжали девицы, скатываясь в обнимку с деревенскими парнями с высокой деревянной горки. Зычно кричали зазывалы, привлекая внимания к товарам, выставленным в наспех сколоченных лотках. Удивительно было среди этой толпы в кожухах, треухах, цветастых крестьянских платках видеть изредка проезжающие сани, в которых чинно сидели пассажиры в мехах, высоких боливарах и капорах с пышными перьями. Разгуляй объединил нынче всех — и бар, и холопов. И у всех кипела кровь от разнузданного веселья, буквально разлитого в воздухе.