На стороне мертвецов
Шрифт:
— Ось и ладушки! — старшина одобрительно хлопнул Митю по плечу. — Бачишь, Сердюков, ты паныча ледве не стрелил…
— Вообще-то это меня чуть не пристрелили. — поднимаясь, пробурчал Ингвар.
— Ну хотите, вы идите к госпоже Сердюковой чай пить. — щедро предложил Митя.
— Нет уж, спасибо. — Ингвар принялся отряхивать штаны. — У меня, знаете ли тоже… хвост не дорос.
— Та паныч добрый, паныч на тебя заявлять не станет, и на каторгу ты не пойдешь. — тем временем вещал старшина. — Только, ось, стрелялку свою мне отдашь… — старшина легко изъял из рук Сердюкова паро-беллум и сунул себе за пояс. — Та мы з панычами и пошли! Верно ж, панычи? — старшина кивнул Ингвару с Митей, подхватил за шкирку все еще изображавшего
— А этот, значится, снова безнаказанный останется? — провожая взглядом безвольно волочащиеся по мостовой волчьи лапы, выдохнул лавочник. — Да шоб вас, оборотней треклятых, парша побила, жизни честным людям через вас нет! А ты в дом пошла, кошка гулящая, с тобой после поговорим!
— Ой, яки ж вы, Никанор Иванович, нервические! Оченно мне надобно с вами разговаривать! — фыркнула рыжая, и царственный жестом перекинув край простыни через плечо, гордой походкой удалилась в дом.
— Вы, панычи, извиняйте, так уж вышло… — лавочник поклонился сперва Мите, потом Ингвару. — Не извольте сумлеваться, за Сердюковым не заржавеет…
— Ничего-ничего… Честь имею! — Митя приподнял шляпу… Рыжая внучка бабушки-кошки снова явилась в окне второго этажа, и навалясь на подоконник немалой грудью, томно вздохнула — так что аж простынь дыбом встала! Митя выронил шляпу, господин Сердюков обернулся…
С пронзительный воплем:
— Чтоб ей второй раз сдохнуть, бабке твой, за что мне такое наказание! А ну пошла от окна! — Сердюков кинулся в дом, а Митя убрал ногу с посеребренного ножа на мостовой, присел на корточки и подхватил его вместе со шляпой.
Вмешиваться было глупо. Он и сам не понимал, что на него нашло: ну, выстрелил бы Сердюков, глядишь бы, не попал, а и попал, Мите что за печаль? Оборотень в мертвецкой, Сердюков — на каторге, дело закрыто. Нет, сунулся со своим ножом, повезло, что все-таки никого не убил…
С небес донесся недовольный скрипучий возглас. В небесах парил похожий на крест силуэт с распахнутыми крыльями. Может быть, орел, конечно… а может… он показал небесам язык. Сверху снова раздался скрежет, силуэт нырнул… и в Митю швырнули вороной!
Свернутая чуть ли не в комок птица стукнула его по макушке, скатилась по спине, шлепнулась на мостовую, дернула когтистыми лапами… поднялась, и выписывая кренделя, заковыляла прочь, то и дело возмущенно каркая.
— Урусов поблизости, чи шо? — старшина настороженно огляделся. Никого не увидел и поторопил. — Пишлы, хлопцы, звидси, нечего нам тут…
Митя пошел — и впрямь нечего им делать под взглядами любопытных соседей, высунувшихся из окон так, что вот-вот бурный соседопад начнется. Мало участников скандала — вся мостовая будет устлана местными жителями. Зато если повезет, за бурными событиями утра никто и не вспомнит прилетевший невесть откуда ма-аленький ножик.
— Наверное, я… должен вас… поблагодарить? — в голосе Ингвара звучали глубочайшие, просто необоримые сомнения. — Если бы вы… не швырнули меня на мостовую… — теперь в голосе отчетливо мелькнула обида. — Меня бы подстрелить… могли… Наверное…
— Должны. — легко согласился Митя. — Но если не хочется — можете не благодарить. Я вот никогда не делаю того, что мне не хочется.
«Вот бы это было и в самом деле правдой!» — тоскливо подумал он.
— Скажите-ка мне лучше вот что… — он покосился на вышагивающего впереди старшину и понизил голос почти до шепота. — Много ли оборотней среди здешних казаков?
— Так… среди порубежников… почти все! — с легким недоумением откликнулся Ингвар. — Ульвсерки по большей части, волки то есть… Еще коты дикие… Ну а Михал Михалыч — берсерк. Воин-медведь!
Митя споткнулся, едва не ткнувшись носом в затоптанную мостовую. Михайло Михайлыч Потапенко, войсковой казачий старшина. Медведь-оборотень. И трупы, выеденные медведем. Спрятанные в доме. Под замком.
Чего никогда не стал бы делать зверь. Зато вполне мог оборотень, чья звериная половина взяла верх… а потом очнулась человечья и… попыталась скрыть следы преступления.Глава 12. Казацкая стража
Митя, как привязанный, шагал за Потапенко.
Знают ли ротмистр Богинский и Мелков? Знают, не могут не знать. Но стоя над трупами в том домишке, ни один из них даже не глянул в сторону старшины-оборотня. А ведь срывы у оборотней случаются, в былые времена людишек целыми деревнями выедали, достаточно вспомнить давнюю, но незабвенную историю Животанского Зверя. Так уверены в здешнем медведе? Или просто круговая порука?
Знает ли отец? Знает. Это ведь не рубашку цвета слоновой кости под черную фрачную пару надеть, в своем обожаемом сыскном деле он ошибок не допускает. Подозревает и молчит, или наоборот, имеет основание доверять Потапенко, и потому молчит?
— А куда мы идем? — тихонько спросил Ингвар.
Митя резко остановился. А и вправду? Уйти с места скандала сами Предки велели, но зачем он тащится за оборотнями как… как собачка на веревочке? Митя на миг представил громадного медведя и себя, в лучшем сюртуке и на отличном кожаном поводке с железными бляшками… и разозлился еще больше. Мало истории с Бабайко, опять его тянет на недостойные светского человека… и опасные лично для него дела сыскные? Не все ли ему равно: мог Потапенко задрать тех троих из заброшенного дом или не мог?
— Так Вовчанский просил! — тут же оглянулся старшина. — Ось! — он приподнял за шкирку волка, встряхнул… — Дозвольте представить: вахмистр Азовской казачьей паланки Вовчанский. — обвисший в его хватке волк приветственно махнул хвостом.
Митя едва не подавился: вот так ему еще никого и никогда не представляли! И что теперь — кланяться в ответ? Хвостом-то никак… за неимением…
— Подякуваты хочет, дуже вы его выручили. Ну так не голым же ему размовляты! Зараз до башни сторожевой дойдем, он перекинется да штаны натягнет. За одним разом и наши справжние сторожевые башни побачите. Бо те, що на окраине, вы, паныч, не дюже высоко оценили… — в голосе Михал Михалыча мелькнули нотки настолько недобрые, что Митя снова схватился за спрятанный в рукаве нож.
Если попасть точно в глаз, то… Ему вдруг послышался торжествующий вопль мары и… он шумно выдохнул. Этого не будет. Он никого не убьет, он удержится и… все обойдется, даже несмотря на то, что первое Бабушкино условие уже выполнено. Она все равно его не получит!
Следом за Потапенко они свернули в один проулок, в другой… а потом по глазам ударило яркое солнце, а в уши хлынул рев воды. Митя замер, с трудом сглатывая вставший в горле ком. Это было ни капли не похоже ни на Москву-реку, ни на закованную в гранит Неву. Здешние берега тоже красовались гранитом, только это был дикий гранит, с острыми коричневыми складками, отороченными яркой зеленью травы. Но главное — сама река! Другого берега просто не было видно, совсем, точно стоишь у океана! Сверкающая под августовским солнцем водная ширь рассыпала тысячи тысяч искр, переливалась, слепила и… ревела! Громадный спокойный Днепр упирался в острые скалы, торчащие из воды, точно спины древних ящеров. И неспешное течение вдруг сходило с ума, вздыбливалось, как озверевшее чудовище, ломясь меж каменными преградами. Волны с яростным ревом штурмовали торчащую посредине реки острую, угловатую скалу, взмывая до самого ее верха и рассыпаясь громадным веером искр, как хвостом невиданной хрустальной птицы. Грозной, страшной птицы, от чьего клекота замирал дух! Вода ярилась, мечась меж скал, с грохотом врезалась в одну, откатывалась с ревом, и тут же бросалась на другую, как обезумевший узник на стены темницы — и наконец вырывалась на свободу, уставшая после недавнего буйства, и снова растекаясь широко, вольготно и невозмутимо.