На участке неспокойно

— Я ищу правду.

— Хватит! Надоело! Не до твоих дурацких размышлений! Иди!

— Я никуда не пойду, пока вы не ответите, почему отстранили Шаикрамова от работы, а жулика Бахтиярова берете под защиту?

— Выбирай выражения, Голиков! — улыбка, только что дрожавшая на лице Абдурахманова, исчезла. Он решительно поставил на стол сжатые кулаки. — Не туда ты направил свой пыл! Следи лучше за порядком на участке. Мороз вчера снова напился.

— Не был Мороз вчера пьяным, — спокойно возразил Сергей. Внезапная вспышка гнева начальника отдела, как ни странно, охладила его. — Мороз стал у вас бельмом на глазу.

— Есть свидетели.

— Плевал я на этих свидетелей! — Сергей повернулся и направился к выходу.

Абдурахманов в ярости громыхнул кулаком по столу, окончательно потеряв над собой власть…

Ядгаров ничем не выдал своего отношения к поведению Абдурахманова. Когда Сергей умолк,¹ спросил:

— У Лазиза был?

— Был.

— Как он?

— От безделья совершенно потерял голову. Говорит: «Слушай, Серега, я вот тут проторчал два дня и подумал, что на свете нет правды…»

— Плохо.

Толстова в своем письме в горком тоже говорила об отсутствии правды. Оба заявления исходили от одной и той же причины. Неужели Абдурахманов перестал понимать обыкновенные вещи? Как это он, секретарь горкома партии, просмотрел? Не переменился же начальник отдела за два-три месяца… Очевидно, он давно был таким.

— Это он сгоряча сказал, Таджитдин Касымович, — встал на защиту друга Сергей. — Я уверен, он теперь раскаивается. Это честный коммунист.

— Что ты говоришь? Он же беспартийный!

— Я говорю — коммунист.

Сколько раз Ядгаров слышал эти простые слова, однако с такой убежденностью ему еще никогда не говорили об этом.

— Послушай, Лазиз все-таки нарушил социалистическую законность, подпоив Абдулина, — счел нужным сказать Сергею Ядгаров.

— Я знаю. Он достоин наказания. Однако, — подался участковый вперед, — нужно выяснить, какие причины побудили его сделать это.

— Не говори загадками.

— Видите ли, нам кажется, что подполковник выгораживает директора магазина Бахтиярова, на которого заведено уголовное дело.

— Почему?

— Они родственники.

— Это еще ни о чем не говорит, — возразил Ядгаров. — Нужны факты.

— Факт налицо: арест Лазиза. Абдурахманов отстранил его от дела как раз в тот момент, когда версия о симуляции кражи начинала приобретать жизненность. Я убежден, что старший оперуполномоченный, который ведет это дело, повернет все так, как хочет подполковник.

Ядгаров ничего не ответил Сергею. Голиков откинулся на спинку стула. «Не сказал ли я лишнего?»— мелькнула предательская мысль. Ему стоило немалых усилий подавить ее.

— С кем сейчас Ойгуль? — очевидно, для собственного успокоения спросил Ядгаров.

— У меня. Вернее, у моих стариков, — поправился Сергей.

— Ну, ладно, Сергей, иди.

После ухода Сергея секретарь долго сидел в раздумье за столом. Нет, не мог Абдурахманов пойти на преступление. Не хотелось верить этому

Ядгаров позвонил в милицию:

— Соедините с Абдурахмановым.

— Он выехал в город.

— Где он чаше всего бывает?

— На участке лейтенанта Сабирова.

— Благодарю.

Ядгаров позвонил на участок лейтенанта Сабирова: ему нужно было срочно поговорить с Подполковником Абдурахмановым.

2.

Сергей приуныл. Его тревожили думы: правильно ли сделал, что пошел к секретарю горкома партии? Восторжествует ли правда, попираемая Абдурахмановым?

Когда-то, в суровые годы войны, Ядгаров помог Сергею и Лазизу. Если бы не он, может быть, так никогда бы и не стали они людьми. Связались с каким-нибудь Эргашем и убили в «почтовых ящиках» лучшее время жизни.

Да, тогда помог. Поможет ли теперь? Впрочем, есть ли причины сомневаться? Одна правда у них — у Ядгарова, Голикова и Шаикрамова: советская, народная правда. И кому она не по душе, пусть уходит в сторону.

— Товарищ участковый, там… драка! — вывел Голикова из задумчивости женский крик.

— Где?

— На Зеленой улице. Около парикмахерской.

Сергей на клочке бумаги написал телефонный помер.

— Это штаб дружины. Сообщите Войтюку обо всем! — бросил он на ходу женщине и поспешил к парикмахерской.

…Четверо били одного. Он лежал вниз лицом, стараясь прикрыть руками лицо и голову. На противоположной стороне улицы собралась толпа зевак. Люди что-то кричали, однако никто не пытался встать на защиту обреченного.

Не раздумывая, Сергей вступил в единоборство с хулиганами. Одного он сшиб ударом с ног. Его сообщники сначала кинулись в разные стороны, потом остановились и пошли на Сергея, вытащив ножи. Голиков выхватил пистолет.

— Не запугаешь, подлюга! — зарычал мужчина в берете, выше Сергея на голову.

— Я не собираюсь пугать, — спокойно отозвался Сергей. — Просто пристрелю, как собак, и все!

— Слыхал?! Он пристрелит нас… Ха!

— Сейчас мы из него котлету сделаем.

— Считаю до трех: раз!

Хулиганы, остановились.

— Бросайте ножи! Два…

— Не бойтесь, не выстрелит! В милиции все только пугают оружием… Пошли на него!

Голиков действительно не стал стрелять. Нет, он не боялся. Это чувство было заглушено другим, более сильным чувством — стремлением выстоять в этой неравной схватке.

Хулиганы бросились к Сергею, опьяненные недавней победой над гем, кто все еще неподвижно лежал на земле.

Это была короткая схватка. Одного из хулиганов Голиков ударил в живот, другому, что был с двумя ножами, вывернул руку, и она, как плеть, повисла вдоль тела. Корчась от боли, тот все-таки попытался ударить Сергея вторым ножом, но поскользнулся и упал, ранив случайно одного из своих партнеров.

Сергей замер на секунду, пораженный таким

поворотом дела, и не заметил, как мужчина в берете, у которого он выбил нож, снова вооружился. Не заметил он и того, что к нему на помощь бежали дружинники.