Начальник Америки

Народными представителями выбрали мистера Слэйтера от Ярмарки, индейца по имени Шкекел от Туземного городка (позже оказалось, что это не имя, а слово собственно и означающее представителя, но переигрывать никто не захотел и слово, как случается часто, прилипло к индейцу в качестве прозвища), Архипова от Сити, то есть Старого города, Захара Бубнова (сманенного кораблестроителя из Охотска) от Сонги или иначе Правого берега.

Четверка избранников собралась в атриуме «Императрицы» и, подняв стопки за новое дело, быстро выбрала квартирмейстером приказчика бичевинской империи Кытманова. С чувством выполненного долга делегаты собрались приступить к прощальной вечеринке, чтобы наутро разбежаться по своим делам, но тут пришел я и выложил перед господами депутатами повестку на ближайшие лет десять.

Между тем Кытманов резво взялся за дело. Обошёл дома обывателей, составил график, распределил тяготы равномерно среди всех жителей города. Казаки теперь меняли «прописку» раз в неделю. Это, однако, не сильно сняло напряжение, напротив, число недовольных только росло. Недовольны оказались и казаки. Частая смена адреса действовала на них как стробоскоп.

В этот момент Царев нанес ещё один удар и на этот раз он затронул не только частную жизнь, но саму основу нашего процветания — торговлю мехами.

Казна Колычева истощалась и пополнить её привычными средствами он не мог. Хотя пошлины на звериный промысел и относились к ведению коммерц-коллегии, зверопромышленники платили их на входе в империю, то есть на Камчатке или в Охотске, но никак не за её пределами.

С другой стороны, продавая меха в Кантоне или Макао мы, как подданные Ея Величества, нарушали таможенное уложение. Тут имелось серьезное юридическое противоречие и оно, как многое на фронтире, решалось согласно поговорке — «Кто смел, тот и съел».

Платить пошлину добровольно дураков не нашлось, а чтобы изъять у нас хоть какие-то средства Колычеву требовалось иметь репрессивную систему, которой в распоряжении капитана не оказалось. Дюжина казаков на таковую никак не потянет. Их не приставишь к каждому кораблю, складу или фактории.

Не то, чтобы Царев не попытался. Однажды мы увидели казачий пост на торговых пирсах.

— Велено отдавать в казну каждую десятую шкуру со всех кораблей, что отправляются с мехами в китайские порты, — заявил старый десятник.

— Как ты узнаешь, куда отправляется шхуна? — спросили его.

— Велено брать со всех.

Принять решение не то же самое, что добиться его исполнения. Американский берег простирался на тысячи верст, и наши корабли могли отправиться в Кантон с каждой из них. Можно поставить надзирателя в гавани, но не в каждом заливе или устье на побережье.

Следующим утром шхуны меховых дельцов снялись с якорей и перебрались в Эскимальт. Обойти жиденький пикет Царева не составило труда, другое дело, что его самоуправство бросало сообществу вызов. Люди уже почувствовали себя хозяевами и вновь надевать хомут не желали.

Колычева я подловил на набережной за вечерним променадом. В кабаки и рестораны он не ходил, то ли экономя личные средства, то ли не желая оказаться в окружении не слишком дружелюбных простолюдинов. Но по набережным при свете газовых фонарей гулял охотно. Всё же чем-то его зацепила наша цивилизация.

— Зря вы так, — казал я капитану. — Для империи здесь масса польз и без отбирания глупых пошлин. Само существование освоенных земель — огромная польза.

— Если они не приносят дохода казне, то какая же с них польза?

— Ну, во-первых, мы удерживаем территории, которые в противном случае давно осваивали бы англичане, испанцы или бостонцы. Во-вторых, мы снабжаем продовольствием и многими жизненными припасами весь Дальний Восток. Раньше приходилось каждый пуд груза доставленный из Якутска оплачивать кровью и потом. А теперь в Охотске можно запросто купить все необходимое. А в-третьих, наши промышленники допустим не уплачивают пошлину с кантонской торговли, но ведь шкуры идут не только в Кантон, а только «десятина» собираемая в Охотске с морских промыслов даёт казне около миллиона рублей в год.

— Если вы станете платить пошлину за Кантон, то казна получит еще один миллион. Вы получаете доход, значит должны платить пошлину.

— Китайская торговля сопряжена с большим риском. А на прибыли с неё мы развиваем эту территорию. Вы разозлили людей постоем, а потом фактически закрыли порт. Это вызовет только неприятие. Наши шкиперы просто поднимут португальские флаги, подобно некоторым англичанам. Знакомые в Макао у них имеются, торговля мехами там хорошо известна. Или вообще станут действовать через индейцев. А что будет, если наши корабли прекратят привоз дешёвого хлеба на Камчатку и в Охотск?

— Будут поставлять его как раньше, — пожал капитан плечами. — Сплавом по Лене, через Якутск.

— Как раньше не выйдет, — усмехнулся я. — И народ, и начальство привыкли к дешёвому хлебу. Там и население приросло из-за этого. Платить снова по восемь-десять рублей за пуд никто не захочет. Знаете что они сделают?

— Поднимут бунт?

— Нет. Они переберутся сюда, в наши города. Просто для того, чтобы не помереть с голоду. А если вы прижмёте и здесь, пойдут дальше. На Гавайские острова, на экваториальные атоллы.

— Пусть это заботит камчатские власти.

— Вы же знаете, в чём обычно заключается подобная забота — главное найти виновного. А кто с точки зрения высших властей отвечает за поставки из американских колоний?

Колычев сжал зубы, прекрасно представляя, кого могут сделать виновником.

— Вы будто бы угрожаете?

— Ничуть. Вы сами, собственным решением, лишаете владельцев шхун возможности заработать. Чего ради они теперь отправятся через океан? И с постоем, полагаю, люди скоро вопрос решат, — решил я плеснуть в пожар керосину. — Сколько тех ваших казаков? Дюжина? Скинутся всем миром, каждому по дому поставят. Деньги-то у людей пока есть. Но когда казаки собственным хозяйством обзаведутся, на чью сторону они встанут?

— Не играйте с огнем, господин Емонтаев, — пригрозил Колычев, прежде чем развернуться и отправиться в форт.

На фронтире было в привычке играть с огнем. Люди, которые пересекали океан на лодках с надстроенными бортами могли себе позволить иной раз дернуть бога за бороду.

Хотя, что бы там не говорили историки и писатели, а народ наш бунтовать не любит. И если он всё же бунтует, то исключительно от скудости ума властителей. Нужно сильно разозлить людей, чтобы они схватились за топоры. В тех же случаях, когда власть давит не так откровенно и нагло, народ прибегает к иному ответу — асимметричному, как бы сказали в нашей с Лёшкой эпохе. Обычно начинают тянуть волынку, устраивать род итальянской забастовки. Но иногда действуют и более тонко.