Национальность – одессит

Первый артиллерийский дивизион спокойно переправился через реку Стыр по наведенному, деревянному, плавучему мосту и был направлен на левый фланг сдерживать вместе с Тринадцатым полком атаки врага со стороны местечка Колки. Разместились на опушке леса между деревьями возле села Комарово, чтобы не видны были с воздуха. Командный наблюдательный пункт вынесли на пару километров вперед, оборудовали рядом с пехотным. В первые два дня немцы не могли поверить, что мы на левом берегу реки, и наши солдаты без выстрела захватывали военные обозы, беспечно следующие в сторону Чарторыйска. Мы ждали, что Тридцатый корпус поддержит справа, но у генерал-лейтенанта Заиончковского была своя война, поэтому преодолевать реку Стыр не захотел. Двадцать второго октября нам пришел приказ вернуться на исходные позиции на правом берегу.

За время наступления мы разгромили немецкую дивизию, захватив много трофеев и восемь с половиной тысяч пленных. Командование по достоинству оценило наши действия. Через три месяца с небольшим, когда на нашем участке фронта установилась позиционная война, прошла раздача плюшек. Все офицеры Первого дивизиона были награждены орденом Святого Георгия четвертой степени и младшие и часть старших, занимавших должности выше своего звания, получили следующий чин. Это не солдатский Георгиевский крест, которым награждались нижние чины. Орден Святого Георгия второй степени можно было получить, только выиграв важное сражение, а первую — за выигранную войну. Я стал штабс-капитаном. Теперь, как Георгиевскому кавалеру, мне полагались потомственное дворянство, право на ношение формы после увольнения, даже если не выслужил полный срок, ежегодная пенсия в сто пятьдесят рублей, бесплатный проезд в вагоне второго класса или в первом по цене второго, бесплатное лечение и ежегодный отпуск увеличивался до двух месяцев или четырех раз в два года.

155

У меня все чаще появлялась мысль, что уже наигрался в войнушку, что пора и честь знать. К тому же, в мае до меня доползло, иначе не скажешь, письмо от Вероник с сообщением, что седьмого декабря родила девочек-близняшек, и вопросом, как их назвать. Написал, что пусть сама решает. К тому времени, когда мое письмо доберется до Женевы, у дочек все равно уже будут имена. Оставалось найти способ, как свалить из действующей армии, не попав под трибунал. Ждал, когда окажемся поближе к Румынии, которая пока держит нейтралитет. Пойду на охоту — и пропаду без вести. В лесу всякое может случиться. Заграничный паспорт у меня с собой, есть деньги и вексельная книжка швейцарского банка. Переоденусь и через Сербию, которая до декабря держалась против превосходящих сил противника, Грецию, пока нейтральную, и Италию, воюющую с Австро-Венгрией, поеду, как ординарный профессор, которому надо попасть в Швейцарию на симпозиум. Придется пересечь Адриатическое море, но там переход короткий, надеюсь, не прихватит шторм. Затем Сербия пала, и ее армия ушла через нейтральную Албанию в Грецию, а Болгария вступила в войну на стороне наших врагов, отблагодарив Россию за освобождение от турок тридцать сем лет назад. Эти проститутки и дальше будут бегать туда-сюда, примазываясь к тому, кто на данный момент сильнее по их мнению. Так что план прорыва через Румынию отпадал. Надо было придумать другой.

В конце января я поехал верхом в Ровно с отчетами в штаб Сорокового корпуса, который находился там, и заодно отправить письма офицеров и сделать покупки. Список был длинный, поэтому меня сопровождали конные унтер-офицер и три солдата, ведущие на поводу вьючных лошадей. Два дня назад выпал снег, поэтому дороги были мало наезжены. Легкий морозец щипал щеки. Мы скакали трусцой, чтобы согреться. Выехали в утренние сумерки и до цели добрались в вечерние, сделав два коротких привала в местечковых трактирах, чтобы перекусить на скорую руку, размяться и согреться.

Сперва заехали в штаб дивизии, где я передал дежурному офицеру-капитану, холеному, с чистыми ногтями, документы под роспись, после чего получил от него распоряжение на поселение меня и моих подчиненных в казарме охранной роты. Мне пришлось напрячься, чтобы сдержать классовую ненависть фронтовика к тыловой крысе.

— Есть в городе гостиница со свободными номерами? — спросил я.

— В «Ламбергской» на Соборной улице могут быть дорогие, но головой не поручусь! — шутливо ответил холеный капитан.

Я отвел солдат в казарму, которая располагалась через дом. Это было низкое, как бы вросшее в землю двухэтажное каменное здание, образующее прямоугольник с небольшим двором в середине. Как сообщил дежурный офицер, до войны здесь была контора купца первой гильдии, торговавшего с нашими нынешними врагами. Здание арендовали и разместили в нем рабочие кабинеты интендантов, жилые помещения для офицеров и солдат караульной роты, конюшню и склады на первых этажах. Я отдал дежурному унтер-офицеру распоряжение, выслушал нытье, что и так места нет, оставил там солдат, а с унтер-офицером поехал к гостинице, чтобы, если поселюсь, отвел мою лошадь в конюшню.

Гостиница «Ламбергская» была каменной, трехэтажной. Внутри горел электрический свет. Фойе небольшое, не богатое, всего один диван, но располагающее к отдыху. Впрочем, после блиндажа любое более комфортное помещение кажется раем. За стойкой дежурил полноватый мужчина с расчесанными на пробор посередине темно-русыми волосами и тонкими усиками в черном костюме-тройке и галстуке-бабочке.

— Здравие желаю, ваше благородие! — по-военному поприветствовал он, хотя видно было, что в армии не служил.

— Есть свободные номера? — спросил я.

— Только трехкомнатный «люкс» с ванной и телефоном за четыре семьдесят пять за ночь, — ответил он.

Цена, конечно, не провинциальная. Видимо, фронтовые офицеры взвинтили.

— Сойдет, — решил я и назвал свою фамилию для записи в книге регистрации.

Документы у меня не спрашивали. Военные не обязаны регистрироваться в полиции.

Унтер-офицер отнес мой баул с вещами в номер, после чего ускакал в казарму с моим конем.

Обставлены комнаты были мебелью, так сказать, среднего ценового диапазона и изношенности. В номере воняло дешевыми женскими духами. Видимо, заскакивавшие сюда фронтовики приводили проституток. Ванна была коротковата, поместишься только сидя. Я решил отложить это удовольствие на потом. Ополоснулся по-быстрому, переоделся в парадный мундир с наградами, протер сапоги и пошел в ресторан «Париж», расположенный через дорогу на первом этаже четырехэтажного здания. Швейцара у двери не было и скрипела она отчаянно. Наверное, хозяин экономит на всем. Изнутри в ноздри ударил теплый запах пьяного угара и чего-то очень вкусного, не понял, чего именно. Гардеробщик принял у меня шинель с башлыком, чтобы уши не отмерзли, и фуражку. Шапки младшие офицеры не носят. Понты, понимаешь.

— Сдайте оружие, — потребовал гардеробщик и, заметив мой удивленный взгляд, объяснил: — Приказ командующего армией.

Отдал ему люггер, получил два номерка и зашел в зал, который был небольшим, на двенадцать четырехместных столиков. За каждым сидели не меньше трех человек, по большей части штабные офицеры с дамами легкого поведения. На меня, фронтовика с «Георгием», мужчины смотрели, как на врага, женщины — с меркантильным интересом: приехавшие с передовой тратят деньги щедрее. Я занял свободный столик. Тощий официант во фраке, напоминавший скворца после весеннего перелета, дал мне меню в картонной обложке и всего на двух страницах, причем на второй была карта вин. Выбирать там особо не из чего, поэтому я хотел уже сделать заказ, но тут ко мне подошел офицер, стройный, высокий, с бравыми усами, в казачьей форме с орденом Святого Георгия четвертой степени слева ниже газырей, но с погонами военного летчика — красные с серой полосой и кантом, желтыми «3 ПЛ» в нижней трети и в верхней эмблема в виде черненого серебряного двуглавого орла с короной выше и между ними, медальном на груди «Н II (Николай Второй)» и в лапах держит пропеллер, меч и бомбу.

— Извините, господин штабс-капитан, вы не учились в Одесской авиашколе? — обратился он.

— Было дело, господин есаул Ткачев, — весело ответил я, вставая.

Он облапил меня, как лучшего друга, и, дыша свежим перегаром, признался:

— Смотрю, он не он?! В форме совсем по-другому выглядите!

— А вы не изменились! Разве что погоны! — пошутил я.

— Пойдем за наш столик, — позвал он и потащил за собой, не дожидаясь согласия.

Они сидели втроем. Все военные летчики, только два других — молодые хорунжие Наследышев и Шевырев, три месяца назад закончившие Севастопольскую офицерскую школу авиации. Мы сразу перешли на «ты». Я заказал для всех графин дорогой водки «Смирнов» и бутылку крымского бордо (ничего лучше не было), а себе соленую севрюгу, говяжью отбивную, жареную курицу и двойную порцию мороженого, которое на фронте стало для меня символом мирной жизни.

Пока ждали заказ, есаул спросил:

— Почему служишь в артиллерии, а не авиации?

— Меня призвали из запаса по мобилизации, как подпоручика артиллерии. Никто не предлагал пойти в авиацию, — ответил я.

На самом деле мне тогда хотелось приобрести боевой опыт стрельбы из нарезной пушки, что, как теперь знаю, пригодиться и в прошлом для гладкоствольной. Авиации раньше не было, если не считать дельтапланы синоби.

— Слушай, переводись в мой третий полевой отряд. По штату должно быть пять летчиков, а нас всего трое, — предложил он.