Национальность – одессит
Шрифт:
— Да я бы с удовольствием, но кто разрешит?! — попытался отбиться, не сразу поняв, какие выгоды несет служба в авиации.
— Утром сходим в штаб, и я все улажу, — пообещал он. — Ты же готовый пилот и Георгиевский кавалер! Такому не откажут!
И я подумал, а почему нет?! По крайней мере, спать буду не в блиндаже и питаться нормально. К тому же, появится возможность улететь далеко от войны, не пересекая моря.
156
При всём при том, что большая часть старших командиров плохо представляют, как надо использовать авиацию, ставя порой перед ней невыполнимые задачи, отношение к летчикам предельно позитивное. Они обитатели небес, которым позволено многое из того, что запрещено другим, и пойти им навстречу — долг и честь каждого офицера. Тем более, что просьба плевая — перевести какого-то штабс-капитана артиллерии в летчики. Процесс был тут же согласован с начальником
Сделав все остальные дела, нагрузив вьючных лошадей покупками и получив в попутчики замену — подпоручика Адрича, закончившего летом Константиновское артиллерийское училище, мы отправились через день в Первый дивизион. У меня потрескивала голова, потому что вечером посидел с компанией летчиков в ресторане. Если они летают так же, как пьют, тогда смерть немецким оккупантам.
Как по заказу, потеплело. Снег без скрипа вминался под копытами лошадей. Его хорошо укатали за предыдущие дни. Добрались до цели в самом начале вечерних сумерек, когда дивизион заканчивал ужинать. Я вручил полковнику Кропоткину приказ командарма. Прибывший со мной подпоручик Андрич представился. Замена была явно неравноценной.
— Оставлю вам дальномер и буссоль, — уравнял я чаши весов.
— А почему раньше не говорили, что вы пилот? — поинтересовался начальник дивизиона.
— Никто не спрашивал, а хвастаться не приучен, — скромно ответил я.
На самом деле я говорил командиру батареи, когда только прибыл на службу, но мне то ли не поверили, то ли не обратили внимания.
В самом большом блиндаже устроили прощальную вечеринку. Я привез бочонок, в который перелили ведро (мера жидкости в двенадцать литров) вина — шестнадцать бутылок по семьсот пятьдесят грамм. Все желающие не поместились, поэтому младшие офицеры надолго не задерживались, уступая место товарищам. Столько хороших слов, как в этот вечер, я давно не слышал о себе.
Утром в сопровождении трех нижних чинов отправился верхом в Ровно. Прибыли в девятом часу вечера. В штабе корпуса у дежурного офицера, тоже капитана, но толстого и сонного, будто отсыпается после ночевки в казарме, получил проездной документ «Предъявителю сего, штабс-капитану (имярек)… выдать бесплатный билет в вагоне второго класса….» и разрешение для нижних чинов на ночевку в казарме. Они проводили меня до вокзала — одноэтажного и сравнительно нового каменного здания, выгрузили и отнесли в буфет в зале ожидания мое барахлишко, сильно убавившееся, потому что спальный мешок и одеяло оставил капитану Кретилину, с которым сдружился еще вольноопределяющимся во время лагерного сбора. Я вручил солдатам Буцефала и выдал по рублю на ужин.
В кассе сидел такой же полусонный толстяк, как в штабе, но получавший намного меньше за одинаковый труд, громко сопя, точно таскал мешки с так любимой здесь картошкой, выписал мне за доплату билет в вагоне первого класса от станции Ровно сразу до Севастополя и проинформировал, что поезд «Ровно-Сарны» отправляется в семнадцать минут первого ночи, посадка начинается за двадцать минут.
После чего я засел в буфете, где все было просто и дешево. Впрочем, пиво оказалось свежим и довольно приличным. Я медленно цедил его, вспоминая советские временна, когда, находясь в академическом отпуске в мореходке, зависал в баре, расположенном через дом от моего. Денег было мало, поэтому, отстояв очередь, покупал две полулитровые кружки из толстого граненого стекла, наполненные пенным напитком, по цене двадцать четыре копейки каждый, и располагался за высоким, по грудь, круглым, металлическим, одноногим столиком. Ни официантов, ни низких столиков и стульев при социализме не полагалось. Пива на всех не хватало, и так выжрут. Не успевал допить второй, а то и первый, как приходил кто-то из друзей-приятелей, возвращавшихся со смены в шахте, и покупал для себя и меня. В то время была теория, что пиво помогает смыть в горле угольную пыль, защитить от силикоза. Я переливал пиво из принесенной им кружки в свою, как было принято, чтобы не облизывать еще одну, и уборщица тут же забирала пустую, потому тары тоже не хватало, а очередь ждала. Угощавший с черными от поблескивающей угольной пыли бровями и ресницами выдувал одним глотком полкружки, после его трепались обо всем и ни о чем. Походил следующий, брал пиво на всех, присоединяясь к нам. Шахтеры зарабатывал по советским меркам слишком много, раз в пять больше простого инженеришки и в десять — уборщицы, но деньги девать было некуда. Дефицит правил бал. Плановая экономика не справлялась с запросами граждан трехсотмиллионной страны, потому что они, по мнению
этих экономистов, менялись в зависимости от отсутствия какого-либо товара: как только чего-то становилось меньше, так сразу требовалось всем.Пассажиры первого и второго класса ехали в одном вагоне, разделенным на две равные части. В первой от паровоза купе двухместные, во второй — четырехместные. Вагонов третьего класса было два, а за ними пять серых четвертого для перевозки войск, сейчас заполненные ранеными, которых начали грузить где-то за час до отправления, привозя на санях. Кроме меня, в вагоне было еще шесть пассажиров, все в «желтой» половине. Я прилег на мягкий, сильно потертый диван, накрылся шинелью и тут же вырубился. На фронте нарабатываешь способность спать, когда появляется возможность и где угодно.
— Ваше благородие, подъезжаем, — растолкал меня проводник — пожилой мужчина с длинной бородой, подстриженной клином.
На станцию Сарны прибыли ночью в три часа двадцать три минуты. Каменное одноэтажное здание вокзала казалось копией ровненского. Два года назад это было забытое богом местечко, а сейчас важный стратегический пункт, в котором расположены казармы, склады боеприпасов и другого снабжения, госпитали. Поезд из Ковеля до Киева, где пересяду в прицепной вагон курьерского поезда, который в Курске добавят к следующему в Севастополь, отправлялся в девять часов сорок одну минуту утра, поэтому я посидел в пустом буфете до рассвета, после чего прогулялся по улицам рядом с вокзалом. Смотреть было нечего. Захолустье везде одинаково, если отбросить климат и флору. Попавшиеся навстречу нижние чины переходили на строевой шаг и козыряли. Я отвечал небрежно. На фронте отвыкаешь от муштры.
Дождавшись, когда откроется киоск, купил киевские газеты трехдневной свежести и вернулся в буфет. Заказав пиво и отбивную, читал прессу, от которой тоже отвык. На четверть или даже на треть номера были заполнены сводками с фронта и статьями диванных полководцев. Ни о чем не врут так много, как о войне и сексе, особенно те, кто не участвует.
157
Севастопольская офицерская школа авиации находится в двадцати верстах от города, рядом с хутором Александро-Михайловка на берегу речушки Кача, из-за которой и получила второе, неофициальное название Качинская. Пять лет назад там началось строительство учебных классов, ангаров, подсобных помещений, жилья для преподавателей, инструкторов и курсантов. Уже есть каменная вышка для наблюдений. В будущем такие будут называть командно-диспетчерскими, а пока радиосвязи нет. В экстренных случаях поднимают флаги, требуя сесть или наоборот. От нее вправо на одной линии расположены пять двухэтажных домов. В центре главный корпус с островерхой башенкой и по бокам него по два однотипных. Дальше были одноэтажные вспомогательные и ангары для аэропланов, а за ними во впадине — мастерские, склады, казарма для нижних чинов…
Извозчик привез меня за два рубля прямо к главному корпусу, перед входом в который стоял солдат с карабином у ноги, одетый в шинель с накинутым на фуражку башлыком. Температура была небольшой плюс, но с моря дул сильный ветер. Видимо, из-за него и не было полетов. Увидев меня, часовой взял «на караул». Козырнув в ответ, я оставил барахло на широком каменном крыльце под его присмотром и зашел в помещение.
Внутри слева за деревянным барьером сидел черноволосый черноусый унтер-офицер с пехотными погонами, который, увидев меня, сразу встал и поприветствовал:
— Здравие желаю, ваше благородие!
Я ответил и упредил его вопрос:
— Прибыл на учебу.
— Разденьтесь, — показал он на окошко гардероба рядом, — и пройдите на второй этаж к начальнику школы.
Гардеробщиком был рядовой с туповатым, плоским в рытвинах лицом, будто при рождении шмякнулся им о неровный грунтовый пол. С приоткрытым ртом он уставился, как ребенок, на мои награды и только после того, как я гмыкнул, взял шинель и фуражку, выдав взамен номерок с цифрой двадцать три. Я подошел к большому, от моих коленей и выше головы, зеркалу, поправил китель, полюбовался собой, коротко подстриженным и идеально выбритым. Поезд прибыл в Севастополь без пяти час пополудни. Спешить было некуда, поэтому я зашел в ближнюю от вокзала парикмахерскую, где малорослый худой татарин с плешью на макушке, быстрыми и точными движениями сделал меня полностью соответствующим уставу.
В приемной начальника школы сидел за столом с черным телефоном подпоручик лет двадцати двух, судя по мягкому лицу и сутулости, явно не прошедший даже юнкерском училище. Наверное, не имел отсрочки от службы, вот родители и воткнули его вольноопределяющимся к знакомому начальнику подразделения, где через год получил офицерский чин и остался в тылу. Он увлеченно читал книгу, оторвавшись, только когда я громко закрыл за собой дверь.
Он вскочил, поприветствовал меня, спросил, по какому вопросу. Я представился и ответил, что прибыл на учебу, чем удивил молодого человека.