Национальность – одессит

Долго не мог заснуть, отрубился после часа ночи. Приснилась Мацзу, которая скользила по верхушкам волн в открытое море. Я позвал ее, но не обернулась, что меня сильно расстроило. Проснулся мокрым от пота. В каюте при закрытом иллюминаторе было душно, а при открытом холодно, потому что на наветренном борту.

В Босфор зашли утром второго дня и около полудня встали на якорь неподалеку от Галатского моста, соединяющего берега бухты Золотой рог. Стоять здесь будет двое суток. Мы еще маневрировали, а к пароходу слетелись лодки со всех сторон. Предлагали свои услуги для переправки на берег. Паломников предупредили, что за ними приплывут монахи из подворий всё тех же Андреевского, Ильинского и Пантелеймоновского монастырей и перевезут на берег бесплатно. Как только экипаж приспустил трап к воде, возле него образовалась толчея из лодок. Турки принялись перекрикивать друг друга, как будто тот, кто громче орет, быстрее довезет. Некоторые пытались взобраться на трап, но здоровенный матрос, не цацкаясь, отправлял их в обратном направлении, иногда в воду.

Когда я и два матроса с моим багажом начали спускаться по трапу, лодочники подняли такой гам, что невозможно было разобрать ни слова. Я остановился в паре ступенек от конца и громко проорал на турецком языке несколько слов, которые в культурном варианте были аналогом «Я убью тебя, лодочник!». Стало так тихо, что можно было различить плеск волн между лодками.

Я выбрал ту, у которой на дне под рыбинсами было меньше воды, показал ему серебряный русский полтинник и спросил:

— Ойле ми (Да?)

— Эветь, — согласился он и начал расталкивать коллег, подплывая ближе к трапу.

Остальные, пропустив его, принялись орать с прежней силой, хотя больше никто не собирался спускаться к ним. Видимо, для турок главное не заработать, а поорать от души.

После того, как я расплатился с матросами и перебрался на лодку вместе с багажом, турок быстро повез меня к таможенному посту на южном берегу бухты за Галатским мостом. Был еще пост на северном, неподалеку от Галатской башни, но мне туда не надо. Мост оказался деревянным. Под ним сильно воняло гнилым деревом и плавала дохлая кошка кверху раздутым брюхом.

На деревянно-каменном причале возле таможенного поста меня поджидала толпа крикливых носильщиков и извозчиков. Турецкий маркетинг сейчас такой вот. Со временем станет немного тише, но все таким же назойливым. Я показал пальцем на самые приличные двухместные дрожки и, когда выяснил, кто их хозяин (тощий длинный турок в грязноватых коричневых рубахе и шароварах), показал второй серебряный полтинник и назвал пункт назначения — вокзал Сиркеджи, который находился неподалеку. Турок попробовал поторговаться, но, услышав от меня сакральную фразу на родном языке, тут же подхватил мои чемоданы. Саквояж я понес сам. Пусть думают, что самое дорогое именно в нем. Из одноэтажного каменного здания таможни вышел толстый турок весь в белом и с револьвером в черной кожаной кобуре, висевшей на черном кожаном ремне слева. Может быть, левша, но мой паспорт, в который я демонстративно положил серебряный рубль, взял левой. Как мне сказал стюард, у турок пока нет бумажных денег, поэтому берут иностранные с неохотой, лучше расплачиваться монетами. Таможенник улыбнулся во всю круглую усатую морду, метнулся в контору и через пару минут вернул мне документ со штампом с полумесяцем зеленного цвета и показал жестом, что могу катиться, куда хочу, таможня дала добро.

Железнодорожный вокзал Стамбула, расположенный почти в центре города, был миксом востока и запада. Как по мне, неудачно взболтали, потому что отдельные элементы, особенно во внутренней отделке, очень даже ничего. Главным его достоинством было отсутствие аборигенов, за исключением обслуживающего персонала в синей униформе. Всех остальных охранники-турки отгоняли палками, не церемонясь. Сейчас вокзал обслуживает только поезда бельгийской «Международной компания спальных вагонов», которой принадлежат экспрессы исключительной комфортности. Сюда приходил один из них, известный, как «Восточный экспресс», связывающий столицу Турции со столицей Франции.

62

Одноместное купе до Парижа стоило пятьсот восемьдесят пять франков (двести девятнадцать рублей тридцать семь копеек), дешевле всего на одну пятую, чем от Порт-Артура до Москвы, но расстояние было в три раза короче. Маршрут проходил через Софию, Белград, Будапешт, Вену, Мюнхен и Штутгарт. В оплату с удовольствием взяли египетские фунты, в которых цена (всего двадцать три без малого) выглядела очень даже по-божески, и дали сдачу турецкими монетами, которые я тратил на чаевые аборигенам. В В поезде всего четыре синих пассажирских вагона с одно- и двухместными купе, вагон-ресторан на двадцать четыре посадочных места, работающий круглосуточно, но ночью только шведский стол, вагон-салон отдыха, вагон для обсуживающего персонала, потому что за каждым купе закреплен стюард, и багажный. Всего четырнадцать пассажиров отбивают все затраты на рейс, который длится шестьдесят семь часов, а каждый следующий идет в прибыль. В зале ожидания с довольно красивыми разноцветными восточными витражами в круглых окнах я насчитал сорок два человека, так что оставалось только порадоваться за акционеров компании.

Носильщик-турок в синей униформе и кепке с черным лакированным козырьком довез мои чемоданы до багажного вагона, где передал их приемщику-французу в синей форме, а тот взамен выдал мне две квитанции, не потребовав оплату за второй, чему я приятно удивился. Затем мой саквояж был перевезен к первому пассажирскому вагону с литерой «А» (у вагонов буквенные обозначения), где его подхватил стюард в синей форме, но без головного убора, молодой парень, представившийся Эммануэлем, гибкий и ловкий, с тем врожденным лакейским выражением на лице, которое свойственно французам, даже на высоких должностях. Многие их президенты будут выглядеть так, словно хотят спросить «Чего изволите-с?». Подождав, когда я дам турку чаевые (оплата носильщика тоже входила в цену билета), стюард поднялся в вагон первым, а проводник, постарше и покрепче, в синей форме и головном уборе поддержал меня под локоть, помогая одолеть железные ступеньки, не такие крутые, какие будут в советских поездах.

В проходе был застелен чистенький ковер. На стенах из красного дерева в промежутках между большими широкими окнами висят, чередуясь, картины и зеркала. На двери моего купе в стеклянный кармашек была вставлена белая карточка с написанными красивым почерком черными чернилами фамилией и именем. Войдя в купе, стюард щелкнул включателем в виде поворотного тумблера — и под потолком зажглись две электрические лампочки в небольшой хрустальной люстре. Он поставил мой саквояж в шкаф для одежды, который был слева от двери, после чего вышел в коридор, пропустив меня. Дальше слева была кровать с бархатной синей шторой, сейчас сдвинутой к бархатной синей оконной занавеске. Под окном столик, под которым в свою очередь покрашенный в синий цвет, чугунный радиатор парового отопления, сейчас, надеюсь, не работающий, и так душно. По другую сторону от столика диван с тисненной черной кожей с логотипами компании и двумя бархатными подушками красного цвета и дальше тесная кабинка с зеркалом на двери. Стюард открыл ее, продемонстрировав четыре полотенца разной величины на бронзовой вешалке на внутренней стороне ее и внутри помещения с полом из светло-серой кафельной плитки — мраморный белый унитаз и умывальник с горячей и холодной водой и зеркалом над ним. Так много зеркал на квадратный метр я больше нигде не встречал, но и на фабриках по их производству не бывал.

— Показать, как им пользоваться? — показав на унитаз, спросил он.

— Не надо, — отказался я и уставился на картину, висевшую над диваном, которая показалась мне знакомой.

— Эжен Делакруа «Клеопатра и крестьянин», — подсказал Эммануэль.

Художник сильно польстил фараонше, поэтому я и не мог вспомнить название.

— Копия? — поинтересовался я.

— У нас только оригиналы, — хвастливо, будто поезд принадлежал ему, заявил стюард.

Я подумал, что если украсть картины со всего поезда, то лет через сто был бы мультимиллионером.

— Проводить вас в ресторан или салон отдыха? — спросил он.

— Нет, я поужинал в ресторане вокзала. Можешь идти отдыхать. Через час принеси мне чай без молока, с лимоном и два пирожных на твой вкус, но разных, — разрешил я.

— Будет сделано, месье. Если вдруг понадоблюсь в любое время суток, и меня не будет в вагоне, обратитесь к проводнику, он вызовет по телеграфу, — сказал Эммануэль.

Видимо, я должен был ахнуть от удивления, но всего лишь кивнул, потому что пожил в те времена, когда телеграфом перестали пользоваться, перейдя на мобильные телефоны.

Поезд тронулся осторожно, плавно. Не картошку везут за такие-то деньги! Я переоделся в халат, переобулся в тапочки и завалился на диван. В зале ожидания на вокзале мне дали самую свежую, трехдневной давности, французскую газету «Фигаро». Под перестук колес с интересом прочитал, что, по мнению французов, творилось в Одессе. Автор статьи явно надеялся, что пламя революции охватит всю Россию. Так и будет, но через двенадцать с лишним лет, и в конечном итоге французы пожалеют об этом, особенно после того, как у СССР появиться ядерное оружие.