Над кем не властно время

Проводить время с Ингой было интересно и увлекательно. Она была умна, наблюдательна, очень быстро соображала, жила в удивительно стремительных ритмах, успевала переделать двадцать дел в день, не уставая или не показывая виду, что устала.

Инга не была обязана сидеть в редакции по восемь часов. Расписание у нее было весьма свободным. Она могла забежать на работу, отметиться, обсудить с редактором тему для очередного очерка, интервью или репортажа, получить добро и побежать дальше. Она умела выкроить время и для встреч с интервьюируемыми, и для сидения дома за своей грохочущей машинкой, когда она печатала с поражающей воображение скоростью, и на часы, которые проводила с Максимом.

После появления Инги встречи с маленькой энергичной Элей вскоре прекратились. Однажды, расположившись на пляжном коврике вместе с Ингой, Максим увидел гостью из Ленинграда в компании другого парня. Она приветливо улыбнулась ему и помахала рукой. Максим радостно ответил, подумав о том, какой у нее легкий характер.

В книге Вазари Максим успел прочитать лишь одну главу, когда ее, согласно обещанию, пришлось вернуть Инге. Но он продолжал листать ее, читая по выбору то один, то другой фрагмент, когда его подруга-журналистка сидела за пишущей машинкой.

В течение первой недели знакомства им удалось несколько раз вместе выбраться в Юрмалу, полежать на солнце. Инга заплывала в неразличимые с берега дали, а Максим, не слишком искушенный в спортивных делах, ждал ее на берегу, размышляя о своей нынешней и прошлой жизни. Изредка заходил в воду и осторожно плавал, не удаляясь слишком далеко от тех мест, где мог ногами встать на дно.

Во второй половине августа солнечные дни полностью прекратились. Почти непрерывно стояла пасмурная погода. Дождь прекращался лишь ненадолго. На пляжах теперь было неинтересно, и Инга с Максимом стали больше времени проводить в Риге. Обычно он ночевал у нее.

Однажды утром, когда Инга бегала по своим многочисленным делам, Максим зашел в комиссионный магазин недалеко от Вокзальной площади, возле столовой, где можно было поесть вкусных пирожков.

С тех пор, как Борис Олейников понял, что его сын стал взрослым человеком, он каждые день-два давал ему денег, беспокоясь о том, чтобы Максим не остался без средств. При этом всячески намекал на то, что понимает, что сын проводит время в женском обществе. Максим деньги брал, понимая, что выбирать не приходится, но мысль о необходимости самостоятельного заработка, который избавил бы его впредь в подобных ситуациях от зависимости от родителей, все чаще стучала в его сознании.

В комиссионке внимание Максима привлекли большие холщовые закарпатские сумки-торбы ручной работы для носки через плечо. Они выглядели удобными и симпатичными. На одной было выткано изображение большой черепахи, распластавшей во все стороны свои лапы.

Алонсо вспомнил, что у него был перстень с печаткой в форме похожей черепахи. Ему подарил его Ибрагим, который, в свою очередь, получил его некогда от собственного отца, а тому этот перстень вручил изготовивший его собственными руками цыган-орбинавт Франсиско Эль-Рей. Впоследствии Алонсо нашел внука Франсиско, чернобородого кузнеца, жившего в таборе на окраине Бургоса. Кузнеца звали Пако, что, собственно, было уменьшительным прозвищем, образованным от того же имени "Франсиско".

Алонсо хотел разузнать, не делился ли дед-орбинавт Франсиско со своими домочадцами секретами управления реальностью, не упомянутыми в расшифрованных на то время частях рукописи "Свет в оазисе", но кузнец заявил, что вообще не понимает, о чем толкует его собеседник, а о своем деде совершенно ничего не ведает.

В день той встречи Алонсо еще не было известно, что орбинавтические опыты омолаживают тело орбинавта, перестраивая его в направлении некоего хранящегося в его душе идеального образа. Лишь позже Алонсо расшифровал соответствующий фрагмент в рукописи, воспользовавшись помощью недавно изданного латинско-испанского словаря великого филолога и лексикографа, его друга, дона Антонио де Небриха.

Сейчас Алонсо-Максиму вдруг пришла в голову очевидная мысль, и ему стало странно от того, что она не посещала его в первой его жизни. Кузнец Пако, с которым он разговаривал в окрестностях Бургоса, вполне мог оказаться не внуком орбинавта Франсиско, а им самим. На тот момент ему должно было быть около девяноста лет, но ведь для молодости орбинавта это не имело никакого значения!

– Вас что-то здесь интересует?
– спросил продавец с латышским акцентом, оторвав Максима от размышлений.

Максим кивнул и купил две торбы. Ту, что с черепахой, - для себя. В память о перстне и о встрече с человеком, который мог быть орбинавтом. Инге, с ее стремительностью, образ черепахи совсем не подходил, и для нее Максим выбрал торбу с изображением птицы в полете. До возвращения в Москву оставалось еще несколько дней. Максим хотел вручить Инге подарок в последний день перед отъездом. Поэтому он отправился на электричке в Дзинтари, оставил там обе торбы, пообедал с отцом в застекленной кафешке, после чего вернулся в Ригу.

На следующий день Инга, которой надо было готовить репортаж о работе Рижской киностудии, добилась того, чтобы ей разрешили провести Максима в съемочный павильон на улице Шмерля. Он сопровождал ее в экскурсии, которую после интервью организовали для Инги по цехам и площадкам павильона, с любопытством наблюдал место, где посреди ярко освещенного круга шла съемка, видел, как хлопали нумератором, объявляя кадры и дубли, с интересом рассматривал декорации, оценивал замечания режиссера.

Увиденное настолько впечатлило Максима, что он стал допытываться у приветливой помощницы режиссера, латышки средних лет, в каких вузах Москвы выпускают кинорежиссеров. Та назвала соответствующий факультет ВГИКа, а также упомянула Высшие режиссерские курсы, где обучение длилось всего два года, но куда принимали только с высшим образованием.

Алонсо-Максим крепко задумался, после чего решил по приезде в Москву посоветоваться с тетей Лилей. Про театр, как ему казалось, она знала все, могла оказаться и в курсе кинематографических дел. "А как же математика?", - шепнул внутренний голосок, от которого Максим отмахнулся. Режиссерам тоже не запрещено восторгаться красотой математических построений.

За два дня до отъезда в Москву Максим ночевал в Дзинтари. Следующий день, воскресенье, он и Инга собирались провести вместе. Утром он приехал с большим саквояжем, в котором накануне уложил свои вещи. С отцом он должен был встретиться в понедельник, уже на вокзале. Юрмальский период Максима в 1978 году завершился, но рижский еще продолжался.

Пока Инга молча изучала собственную статью, опубликованную в очередном номере газеты, Максим стоял у окна, глядя на стоящий напротив многоэтажный дом.

Инга всегда очень внимательно прочитывала результаты своих трудов, когда они появлялись в печатной форме, несмотря на то, что прекрасно знала, что именно там написано. Видимо, держа в руке вышедшую из-под типографского пресса газету, Инга частично разотождествлялась сама с собой, воображая себя читателем и видя собственное произведение чужими глазами.