Над пропастью юности

— И в кого же? — Дункан не дал Джеймсу взять ещё один стакан. Вместо этого тот зажег ещё одну сигарету.

— Разве ты не видишь? Она сломала все мои принципы, исказила прежние идеалы и перевернула жизнь с ног на голову. Всё прежнее потеряло смысл, стало пустым и неважным.

— Не надо винить в этом её. Вряд ли Фрея заставила тебя всё бросить. Это на неё мало похоже. Ты сам принял это решение, и разве оно не пошло тебе на пользу? — голос Дункана был ровным и спокойным, что выводило из себя лишь сильнее. Джеймсу хотелось ударить друга по лицу, хоть тот и говорил ему напрямую правду.

— Мне нравилось, как всё было прежде. Не чувствовать ничего было наилучшим, что у меня получалось, но теперь я не могу и этого. Моим рассудком управляют капризы твоей дорогой кузины, которая, кажется, сама не знает, чего от меня хочет, — он всё же выхватил ещё один стакан, выплеснув часть его содержимого на стол, и выпил, ощущая острую необходимость почувствовать на языке что покрепче, невзирая на подкатывающую к горлу тошноту.

— Тогда расстанься с ней. Кажется, раньше у тебя это получалось не так уж сложно.

— Если бы это действительно было не так уж сложно, поверь, я не стал бы здесь тебе изливать душу, — прошипел сквозь зубы.

— Ты думал это просто состоять с кем-то в отношениях? — тон Дункана оставался сдержанным.

— Наверное, так и предполагаеться.

В ответ Дункан обреченно вздохнул и закатил глаза. Джеймс смотрел на него в полупьяном недоумении, сжав губы в тонкую полоску. Откинулся на спинке стула и сложил руки перед собой, готовый к долгим ноттациям, без которых разговор не мог обойтись. Свет лампы по-прежнему резал глаза, что теперь начали слезиться, и повисшая между ними тишина звенела в ушах.

— Отношения не могут быть простыми без взаимного принятия недостатков друг друга. У Фреи их не меньше, чем у тебя. Она слишком много волнуется и переживает, а ты остаешься безразличным и хладнокровным, поэтому вам сложно понять, как к одному и тому же может быть разное отношение, — размеренно продолжал объяснять Дункан с важным видом. Джеймс слушал его со всей сосредоточенностью, изнывая в то же время от сухости во рту. — Ты кипятишься только потому, что была задета твоя гордость, но будем честны друг с другом, если бы Фрея не задевала её, то не смогла бы обратить твоего внимания.

Джеймс шумно выдохнул в ответ, проведя ладонью по волосам и ероша их. Голова взрывалась от мыслей, которые становились всё громче, пробивая стену хмельного забвения. Дункан был прав. Отрицать сказанное им было бы глупо, чего Джеймс и не собирался делать.

Фрея погарячилась, и он тоже. Они стоили друг друга. После нескольких спокойных дней уже было сродни привычки ссориться. И всякий раз это случалось из-за других людей, что стало закономерностью.

— Ты прав, — на выдохе произнес, сдавшись перед доводами рассудка. Напряжение отпустило его, но алкоголь ещё не успел полностью расствориться в крови, из-за чего шум мыслей не стих. Имя Фреи, произнесенне в уме, больше не казалось колючим, вернуться обратно больше не казалось безумной идеей.

— Спасибо, я знаю, — похоже, Дункан был доволен собой. Его речь была блестящей, и он едва сам ожидал, что сможет собраться с мыслями, чтобы выдать подобное. — Тогда, наверное, нам стоит вернуться, — он посмотрел на часы, а затем перевел вопросительный взгляд на друга.

— Обязательно. Только я не хотел бы возвращаться в подобном состоянии. Будет лучше, немного прогуляться.

Дункан согласился. Он выдохнул с облегчением, стоило им покинуть прокуренный паб, атмосфера которого не стала менее напряженной, пока они не оказались на улице.

Снова пустился снег. Холодные белые хлопья, приносящие, по большей мере, радость детям, а не угрюмым взрослым. Они носились вокруг. Бросались снежками, лепили больших, но неуклюжих снеговиков, катались на санях, пробуя сладкое время безмятежности на вкус.

Дункан не мог сдержать улыбки, наблюдая за ними. Ему были приятны воспоминания из детства, когда они с Фреей каждое Рождество проводили в Дамфрисе. Неуверенная в себе, замкнутая и тихая, она искренне радовалось любым приключениям, в которые он её втягивал, даже если те стоили наказаний. За всякие промахи её отчитывали намного чаще, невзирая на все заверения Дункана, что всё была его вина. Фрея была девочкой, и этот аргумент был неоспорим в любом споре.

Проникшись приятными воспоминаниями, парень даже решил рассказать другу историю о том, как Фрея однажды чуть было не утонула в озере. Попытка научиться кататься на коньках не увенчалась успехом. Она крепко держалась за край обломанной льдины, когда Дункан тщетно пытался вытащить её, скользя животом по хрупкой поверхности льда. Вместо того, чтобы попытаться позвать на помощь, протянул девочке палку, но сил, чтобы тянуть её у него оказалось мало. Фрея болела почти две недели, пропустила Рождество, но наказание всё равно получила. С тех пор они больше ни разу не ходили кататься на коньках вместе, и Дункан подозревал, что девушка вовсе выбросила те, что принадлежали ей.

Он шел впереди и так увлекся рассказом, что не сумел заметить, что единственный слушатель где-то пропал. Дункан расстеряно оглянулся, пропустив мимо внимания, что ему в спину попала брошенная наугад снежка. Где-то послышался испуганный вздох, а следом за этим перезвон мальчишецкого смеха. Снежный бой продолжался.

Джеймс остановился напротив витрины книжного магазина. Сначала Дункан издали молча наблюдал за другом, внимание которого сумело что-то привлечь, но вынужден был двинуться с места, когда тот зашел в магазин.

Он совершенно случайно заметил яркую обложку «Рождественской песни» Диккенса со знакомым изображением. Сперва, подумал о том, что ему могло показаться, но нет, похожий рисунок Джеймс уже видел, и он принадлежал руке Фреи. В конце концов, ноги сами завели его внутрь.

Колокольчик, подвешенный возле двери, разразился головной болью. Внутри оказалось много людей, и их шум сбивал Джеймса с толку. Тем не менее, разосредоточенность не мешала лавировать между людьми, чтобы достать с витрины чёртову книгу и начать листать её, вдихая запах свежесклееных хрустящих страниц.

Он рассматривал картинки в цвете, испытывая десткий восторг. Незнакомые фигуры оживали в его воображении, которое он мысленно делил с Фреей. Даже самые гадкие герои выдавались милыми, или, может быть, дело было в помутненном пивом сознании. Пятый стакан, наверное, был лишним.

В детстве он даже представить не мог о существовании книг с картинками, покуда ни одной подобной в их доме не было. Вместо сказок на ночь мать любила читать заученные напамять сонеты, что впитывались в кору детсткого головного мозга мимо воли и оставались там дотеперь. Он знал на память большую часть стихов не только прозаичного Шекспира, но Байрона и Шелли. Отец был любителем древнегреческих мифов, пересказы которых хотя бы были интересными, покуда он неизменно играл с тоном и мимикой, разыгрывая воображение мальчиков. Бывало даже, что Джеймс искренне верил в подлинность рассказанного родителем, пока не пошел в школу. Уже в шесть он сам читал Оливеру на ночь «Дракулу» и «Франкенштейна», украденные в школьной библиотеке и привезенные домой тайно. Кажется, парень до сегоднешнего дня не рассказал родителям об этой проделке брата, оставшейся никем не замеченной.