Над пучиной

– И-и!.. Какая у насъ помощь, двушка? Богъ съ тобою!.. Не пришло бы ему поры – и самъ бы еще отошелъ; а какъ часъ насталъ и послалъ Богъ по душу, – ну и скончался!.. Да тихо такъ, Господь съ нимъ! Я и не слыхала, какъ отошелъ… Уморилась я съ нимъ съ вечера; вьюга была, снгъ. Я печку-то растопила, – спасибо, добрые люди подарили намъ осенью печечку эту самую; а то, допрежде того, таганомъ мы съ нимъ въ холода пробавлялись, никакъ не возможно было согрться. А тутъ, я растопила ее жарко, да такъ-то сладко уснула, что чудо! На зар просыпаюсь, слышу – смиренъ старикъ. Ну, думаю, полегчало знать: уснулъ!.. А какое уснулъ? Какъ разъяснло, я встала, да къ нему: а онъ-то ужъ холодный!.. Насилу одла я его, да расправила, на койк… А то и въ гробъ не уложить-бы.

– Значитъ, спокойно старичекъ померъ?..

Тихо?..

– Должно быть тихо… А можетъ, что и сказывалъ передъ смертью, да ослабъ, кричать не въ моготу было, – я и не слыхала… Тутъ, вдь, крикомъ кричать надо, когда море разбушуется. Мы съ нимъ, отъ этого реву да плеску, совсмъ глухіе стали. А въ ту ночь такая вьюга была. Волны да втеръ шумли ужасти какъ. А я, на бду, уснула крпко…

«И какъ это все просто, Боже мой! – размышляла княжна, прислушиваясь къ безхитростнымъ рчамъ старухи. Живутъ словно птицы, всю жизнь проводятъ въ какой-то нор; умираютъ – безпомощно и не ропщутъ!.. Не жалуются, – такъ и быть должно… Вотъ жизнь! Вотъ люди!.. А мы-то?.. Да запри насъ на три дня въ такое подземелье, такъ мы-бы пропали!»

– Ну и какъ же ты справилась, бабушка, какъ онъ померъ?.. По снгу-то, по морозу, чай трудно было?

– Что-жъ длать?.. Сходила я къ батюшк, прислалъ онъ гробъ, да двоихъ людей; сосди пришли тоже на помощь, къ вечеру и схоронили. А что снгъ, такъ мы ко всякой погод привычны! Не даромъ двадцать лтъ прожили въ этой хатк.

– Двадцать лтъ?!. – вскричала Вра.

– Такъ, милая барышня. Двадцать лтъ съ полугодомъ ровнехонько минуло, какъ мужъ ее своими руками выдолбилъ.

– Но зачмъ-же?.. Неужели вы были такъ бдны, что не могли жить хоть въ лачужк, да съ людьми?

– А на что намъ людей?.. Богъ съ ними!.. Отъ нихъ мало добра, а больше горя мы видывали. Прежде мы, какъ въ Одессу пришли, на Молдаванк много времени жили, а посл сюда перебрались… Оно и по бдности нашей, и по работ, по мужниной, здсь намъ было жить сподручнй. Старикъ мой былъ каменоломъ промысломъ. Вотъ онъ отсюдова камень вырубалъ, да свозилъ на продажу, и вырубилъ себ эту пещерку… Намъ тутъ хорошо жилось, пока въ силахъ онъ былъ. А вотъ, какъ оставить работу пришлось, да жить чуть что не однимъ подаяніемъ, – тутъ тяжеленько стало!.. Да и то свыклись! И свыклись, и добрые господа насъ не оставляютъ… Особливо дачники здшніе, дай имъ Господи здоровья!

Вра Аркадьевна нащупала въ карман портмоне; но, съ непрывычки, ей совстно было ни съ того, ни съ сего, вынуть и дать ей денегъ.

«Уходя положу на лавку, она и возьметъ ихъ», – ршила она.

Пока барышня засматривалась на море, удивительно быстро мнявшее цвта и освщеніе, горничная продолжала свои распросы и «бабушка» словоохотливо разсказывала ей всю однообразную свою жизнь.

Не по своей, а по господской и родительской вол шла она замужъ шестнадцатилтней двкой за человка лтъ подъ сорокъ. Потомъ стерплась и сжилась съ нимъ до того ладно, что какъ погорли они и крпко обднли, она свово старика не разлюбила, а пошла вслдъ за нимъ, на заработки. Пришли они въ Одессу; строилась она тогда, рабочіе были нужны, хорошо оплачивались, а жизнь, въ т поры, очень дешевая была. Посл – куда! Вдесятеро все дороже стало; а что ужъ нын длается, – люди сказываютъ, сама она ужъ много лтъ въ городу не бывала, – такъ и не приведи Богъ!.. Совсмъ бдному человку житья нтъ. И воровство, говорятъ, озорничество завелось – бда какое!..

– Вотъ то-то же! И не страшно теб здсь жить– то одной, бабушка?

– Ни чуточки!.. Чего же бояться? Взять у меня нечего; человкъ я убогій, старый; ото всхъ въ сторонк живу: зла никто на меня не можетъ имть…

Кому и за что меня обижать?.. Да ко мн мало кто и ходъ знаетъ. Вотъ лтомъ еще меня частенько господа навщаютъ; а что зимой, – я другой разъ по мсяцу людей не вижу. Разв что рыбаковъ. Заходятъ ину пору, такъ они же меня рыбкой надлятъ; а то и хлбца, крупъ какихъ, чего попрошу, они мн отъ сына, изъ городу, доставляютъ…

– А у тебя и сынъ есть? Зачмъ же ты съ нимъ не живешь?

– А зачмъ я буду у него заработки отымать? Онъ тоже, поди, не въ богатств живетъ, да и свою семью иметъ. А мн и здсь, благодареніе Богу, живется не по грхамъ… О-хо-хо!..

Она сокрушенно и продолжительно вздохнула.

Нту!.. Меня здсь никто не обидитъ и сама я къ своей хат, да къ морю привыкла. Я бы, кажется, теперь не смогла бы въ дом, взаперти, промежду стнокъ жить… То ли дло здсь! Солнце раннимъ утречкомъ тебя будитъ; мсяцъ вотъ, всю ночку свтитъ, вотъ какъ теперь… Ишь, благодать какая!.. Нту! Здсь мн хорошо. Здсь состарилась, – здсь и умру!

III

Вра Аркадьевна давно любовалась чудной картиной, на которую указывала старуха. Изъ углубленія скалы, гд он сидли, открытое море и часть небеснаго свода являлись, по истин, какъ въ рам картина. Черная туча, въ которую солнце только что сло, уже выплыла на полъ-неба, но имъ ея не было видно; однако тихое, только что сине-зеленое море, изъ– за нея уже потемнло. Все-же тишина была полная, когда изъ-за морской глади показался яркій краешекъ луны, огненно-красный. Востокъ вспыхнулъ, какъ въ пожар, и вся водная пелена перерзалась багровымъ столпомъ… Но, по мр того, какъ она всплывала, полная, кровавая и, всплывая, сама блднла, – потухало и ея зарево. Небо и вода переходили изъ багрянца въ алый цвтъ, потомъ въ свтло-оранжевый и, наконецъ, въ золотисто-туманный, изъ котораго разсыпались снопы брилліантовыхъ искръ и лучезарнымъ путемъ разстилались до самаго берега.

Рыбачьи лодки, парусныя яхты были разбросаны по необъятной глади и, когда он входили въ полосу свта, то такъ отчетливо на ней вырзались, что въ ихъ черныхъ силуэтахъ можно было сосчитать вс снасти.

Ничего величественне и прекрасне этой оригинальной картины никогда не видывала и представить себ не могла свтская барышня, взросшая въ гостиныхъ, въ подстриженныхъ цвтникахъ и паркахъ.

Она стояла и смотрла, какъ очарованная! Вн себя отъ восхищенія, забывъ все окружающее, она уже не слышала монотоннаго голоса старухи и вопросовъ своей камеристки, какъ вдругъ ее привелъ въ себя сильный трескъ и яркій свтъ молніи, разорвавшій, надъ головой ея, край тучи, выползшій изъ-за горы.

Въ ту же минуту съ запада пронесся сильный порывъ втра, лунное сіянье заколебалось и миріады блестокъ заходили по зарябившемуся морю…

– Ай, батюшки! Никакъ гроза? – спохватилась Маша. И дождикъ!.. Вотъ бда!

Въ самомъ дл, прежде чмъ Вра ясно сознала, что кругомъ нея творится, вс краски потухли, ясная даль подернулась подвижной завсой и тяжелыя капли дождя защелкали по площадк, по гор, зачастили въ пространств.

– Скоре, Маша! – встрепенулась она. Скоре бжимъ! Слышишь?.. Вотъ, кажется, свистокъ паровоза?.. Еще успемъ добжать.

Но пока она вынимала деньги изъ портмоне, пока прощалась со старушкой, туманъ и шумъ дождя сразу усилились, и все превратили въ хаосъ…

Въ ту же минуту изъ-за поворота скалы, на ихъ узенькомъ балкончик-террас показался человкъ. Онъ согнулся въ три погибели, закрывая собой отъ потоковъ дождя какую-то ношу и только очутившись предъ входомъ въ пещеру, защищенную отъ ливня, выпрямился и весело закричалъ:

– Ну, бабуся! Вотъ я и опять къ теб за спасеніемъ!.. Видно суждено мн у тебя въ ненастье гостить.