Надана

Он хотел найти метеорит, разбить на кусочки, если потребуется, забрать с собой и продать. Озолотиться. А то и хапнуть силы неземной. Стать неуязвимым, везучим, бессмертным. Запомни это имя – Кирилл Иннокентьевич Меркулов. С ним был его то ли друг, то ли брат. Его имени не помню. И я решила устроить им прогулку по тайге, провести туда, куда якобы упала звезда.

Всю дорогу они пили. Праздновали будущую победу. Делили шкуру неубитого медведя. Я же молча вела их вперёд. Думала, повожу кругами, покажу мёртвый лес, может, камушек какой помогу из земли выкопать, и вернёмся мы обратно, довольные друг другом.

Наконец, когда до эпицентра взрыва осталось совсем немного, мы затаборились. Радости люче не было предела. Они были уверены, что назавтра найдут метеорит, и так пировали, что потеряли человеческий облик. Я легла спать, поодаль от костра, чтобы не слышать пьяных голосов, и не почувствовала опасности.

Проснулась от того, что меня схватили одновременно за руки и за ноги. Не успела дотянуться до ножа. Один держал сверху, второй снизу. Когда я начала пинаться, меня огрели по голове чуркой. Помню, как небо покачнулось и стало совсем красным, потому что кровь залила глаза, силы покинули меня, но я продолжала всё видеть и слышать.

Голые ноги, запах грязного тела, резкая боль, довольное сопение.

Я поняла, что могу или замереть, или сдохнуть.

Первым был Меркулов. Потом его подельник. Я не почувствовала разницы. Это длилось бесконечно долго. Или мне только показалось. Когда они, довольно кряхтя, уползли к костру спать, чтобы наутро ничего не вспомнить, я осталась лежать на остывшей земле и чувствовала, как из меня вытекает кровь, как она питает корни лиственниц, траву, грибницу.

На следующий день мы пошли дальше, но я сменила маршрут. Раз они хотят получить метеорит, они его получат. Неподалёку в болоте лежал чёрный камень. Лежал так давно, что никто не знал, как и когда он там появился. Он не упал с неба, но это был мой секрет. Я решила обмануть люче, сказать, что это и есть их метеорит.

Увидев камень, они побросали рюкзаки и с радостными пьяными криками побежали напролом. Болото там выглядело безобидным. Трава да кочки. Только русские не знали, что в этом месте живёт гигантский зыбун и добраться до камня можно лишь по неприметной тропке сбоку.

Оба успели преодолеть больше половины пути, прежде чем поняли, что их засасывает. Сначала они дёргались и крутились, потом ругались так, что птицы покинули свои гнёзда. Потом начали умолять…

Я села на краю болота и смотрела, как они медленно погружаются в чёрную вязкую жижу. Ни страха, ни жалости не было в моём сердце.

Когда последние крики затихли, и тайга продолжила жить своей жизнью, я встала, чтобы вернуться домой. И тут услышала хлюпанье. Из мари кто-то вылез. Затылком я почувствовала шевеление огромного нечеловеческого тела. Смрадное дыхание, частое, горячее, опалило спину. И я побежала.

Я бежала так, как никогда не бегала в жизни. Несмотря на бешеный ток крови, тело превратилось в ледышку, как будто тоже умерло там, на болоте. Я бежала до самой ночи, пока перед глазами совсем не потемнело, а ноги отказались слушаться. А когда упала лицом в траву, поняла: мне не убежать от зверя.

Надана Николаевна закрыла глаза.

Оглушённая и обездвиженная Саша пришла в себя, только когда услышала взволнованный голос Антонины Михайловны из сеней:

– Это я. Не помешаю? Что ж вы сидите в темноте? Да без чаю? Ох, ну разве можно вас одних оставить? Что стар, что млад… Всё в порядке? Надана Николаевна? Может, давление померим?

Саша встала так резко, что кровь отлила от лица, а перед глазами поплыла бесцветная пустота. Схватившись рукой за стену, она сделала глубокий вдох.

– Да что ж такое? Ну-ка быстро ложись на диван, – скомандовала Антонина Михайловна, и Саша подчинилась.

– Тонечка, милая, ничего страшного, – ласково произнесла Надана Николаевна. – Просто мы долго разговаривали, и у Сашеньки упал сахар в крови. Напои нас крепким горячим чаем с конфетами.

– Какие конфеты? Я сейчас картошки на сале пожарю, всё сытнее будет. А вы побудьте тут. Я мигом. Телевизор включить?

На тумбочке горела жёлтая лампочка под абажуром. За окном начинался душистый летний вечер. С реки в комнату залетел свежий ветерок. Часы на стене тикали уютно и размеренно.

Секунды. Минуты. Часы. Время по-прежнему шло вперёд, но Саше казалось, что она приоткрыла дверь в другую реальность. И следующий шаг перевернёт её жизнь раз и навсегда.

***

Завтра рано утром Саша, как велела Надана Николаевна, пришла снова. За те несколько часов, что они не виделись, ничего не изменилось. Та же комната. Та же худая старушка с круглым лицом в кресле у окна. Только вот Саша стала совсем другой.

Не говоря ни слова, она молча заняла своё место на диване и приготовилась слушать.

– Когда я вышла из леса в Ванавару, узнала, что дед Юргин умер, – тихо и размеренно продолжила Надана Николаевна с того же места, где остановилась накануне. – А значит, и мне тут делать нечего. На перекладных добралась до Красноярска. Долгий был путь. Чуть не умерла. Идти мне там было некуда, я знать не знала, как выглядит город, как там люди живут. Но не на Луну попала. Доктор Николай Зимин, я рассказывала тебе про него, вылечил и приютил меня в своём доме, и стала я у его жены Настасьи под началом работать. По хозяйству помогать.

Меня никто не обижал. Я даже учиться пошла. В школу, представляешь, как мечтала. Только вот в тягости я оказалась. От насильников. До последнего скрывала. Живота почти не видно было. Я тряпками да шалями обматывалась, зима ж была, и до восьмого месяца доходила. А потом…

Время другое тогда было. Не то что сейчас. Голод, холод, нищета. Напала на меня шпана какая-то, отпинала да бросила в подворотне в лёд вмерзать. Кто-то спас, до больницы дотащил. Там и родила.

– Когда это было? – выдохнула Саша.

– В феврале тысяча девятьсот двадцать восьмого года. Я плохо помню, когда именно всё случилось, что было потом, сколько дней я провалялась без сознания. Верно одно: как только я чуток оклемалась, встала с койки, нашла одежонку и сиганула в окно. Благо не высоко было. Ребёнка своего я не видела и решила для себя, что он помер. Не мог младенчик выжить после того, как меня пинали сапогами в живот.

Это потом, много лет спустя, я призналась самой себе, что бросила его. Потому что не смогла бы смотреть и вспоминать… Вспоминать и смотреть… А ещё позже поняла, что ни о чём не жалею в жизни, кроме как о своём младенчике. Каким бы он ни был, что бы ни напоминал. Он был бы мой. Один-единственный.