Наперекор судьбе
Шрифт:
– В машине! – обрадовалась Нони, и у нее засияли глаза. – Все вместе! Как здорово!
Утро, а она даже не знает, где они сейчас. На последнем указателе значилось, что до Шартра – 65 километров. Адель не представляла, далеко ли они успели отъехать от того места. Вместе с этой мыслью к ней вернулся ужас: как же еще долго им ехать. Адель была на пределе. Дважды она засыпала за рулем. Поняв, что так дальше нельзя, она съехала с дороги, прикрыла одеялами уже заснувших детей и легла сама.
Чувствовала она себя ужасно. У нее болело все тело, которое вдобавок еще и затекло. В пересохшем рту ощущался отвратительный кислый привкус. Сейчас Адель была готова заплатить любые деньги за чашку
Адель вытащила атлас и стала вглядываться в паутину дорог. Наверняка там должна отыскаться неприметная проселочная дорога…
Люк проснулся один в духоте тесной парижской квартиры. Один, если не считать тоски и злости. Он не знал, какое из этих чувств сильнее.
Поначалу им владела только злость. Злость и возмущение. Как Адель посмела решиться на такое? Бросить его, забрать его машину, его детей и уехать, даже не простившись. Он ведь видел, как она уезжала. Он был почти у самого дома, когда машина тронулась и покатила по улице, с коляской на крыше. Достаточно было увидеть эту коляску, чтобы понять намерения Адели. Он бросился следом и бежал до самого бульвара Сен-Жермен, выкрикивая ее имя и требуя остановиться. Его душили ярость и обида. Но «ситроен» набирал скорость, и дальнейшая погоня становилась бессмысленной. Он понял, что не сумеет догнать и остановить ее.
Люк бросился в полицию, назвал номер машины и стал подробно описывать, как выглядят Адель и дети. Полицейские лишь посмеялись над ним, даже не дослушав.
– Мсье, по окрестным дорогам движется более миллиона человек. Найти в такой толчее вашу жену и детей просто невозможно. И потом, у нас есть дела поважнее.
Люк медленно побрел домой. Мадам Андре куда-то запропастилась. Он устало поднялся в квартиру, открыл дверь и сразу же увидел на столе письмо. Оно было совсем коротким, но Люк перечитывал его снова и снова, начиная понимать и не желая верить написанному. Адель писала, что не просто так сорвалась с места и решила вернуться в Англию, взяв детей. На то имелась серьезная причина. Она узнала, что он вновь сблизился с Сюзетт, и потому считала невозможным оставаться с ним под одной крышей. В письме не было ни упреков, ни гневных слов. Оно было написано простыми, холодными фразами. Констатация фактов и не более того. От этого Люку стало еще хуже. Уж лучше бы она исхлестала его словами.
Мелькнула мысль: может, найти машину и поехать вдогонку? Но где, на какой дороге ее искать? По сообщениям, все дороги, ведущие на юг, были заполнены толпами беженцев. Он застрянет, едва выехав из Парижа. Какое там «догнать»! Но как Адель пронюхала про Сюзетт? Как? Люк вел себя очень осторожно. Никто не догадывался о его визитах к жене. Может, ей рассказала сама Сюзетт? Нет, такое просто невозможно. Люк не допускал и мысли, чтобы жена у него за спиной совершила столь отвратительное предательство… К злости на Адель все сильнее примешивался страх. Положение на дорогах было ужасающим. Рассказывали, что беженцы устраивали драки из-за бутылки молока и даже воды. Каково будет Адели ехать одной с двумя совсем маленькими детьми? С его детьми! Как она посмела подвергать их такому риску? Это было возмутительно. Возмутительно и ужасно. Когда они встретятся снова, он выскажет ей все. Он вдолбит в ее упрямую английскую голову, насколько чудовищным было ее своеволие… А ведь он может больше ее не увидеть. Никогда. От этой мысли Люк заплакал.
Он встал, сварил себе кофе и включил радио. Оттуда неслись призывы готовиться к осаде и уличным боям. Все это звучало пугающе.
Люк спустился за сигаретами, но ближайший табачный магазин был закрыт. И не только он, а
множество других мелких магазинчиков. Но boulangerie [65] оказалась открытой и набитой до отказа. Люди говорили, кричали, спорили. Только слухи и никакой достоверной информации. Немцы якобы у ворот Парижа. Кто-то утверждал, что они уже вошли в город, грабя и насилуя. Кто-то запальчиво рассказывал о создании армии Сопротивления. Говорили о том, что де Голль по-прежнему остается в Министерстве обороны, а армия генерала Эринга удерживает город. Реального положения вещей не знал никто. Париж ждал, застывший в своем бессилии. Кое-где грабили магазины. Группы poilus, как называли ветеранов Первой мировой войны, захватили несколько отелей. В больницах требовали документы, удостоверяющие личность, без которых не принимали никого, даже женщин на сносях. Становилось все яснее, что городские власти не подготовились к вторжению немцев. У них не имелось никаких планов, а за громкими призывами скрывалось наплевательское отношение к своим гражданам.Люк решил прогуляться. Оставаться дома не имело смысла. Половина телефонных линий не действовала. Даже если бы Адель и захотела позвонить, это было технически невозможно. Работа бы ему сейчас помогла, притушила бы страх. Страх не только за Адель и детей, но и за себя самого.
Сегодня он никуда не торопился и назад шел медленно. Возле двери во внутренний двор его внимание привлек молодой человек, который махал рукой, прося задержаться. Очень обаятельный, очень красиво одетый. Люку он показался гомосексуалистом. Только этого ему не хватало.
– Мсье Либерман?
– Да.
– Разрешите представиться: Филипп Лелон. Около месяца назад я имел счастье познакомиться с вашей прекрасной женой. Я обещал, что принесу ей снимки. И вот, принес.
Филипп подал ему большой конверт. Люк медленно открыл конверт. Оттуда на него смотрело личико его дочери. Снимков было несколько, и на них Нони смеялась и прыгала. И только на одном она стояла с серьезным видом на фоне фонтанов на площади Сен-Сюльпис. Его глаза наполнились слезами. Люк стоял, тупо глядя на Филиппа Лелона.
– Мсье, у вас что-то случилось? Мадам здорова?
– Она… Да. Она уехала в Англию.
– Уехала? Но я слышал… Хорошо. Значит, она передумала.
– Да, – коротко ответил Люк.
– Наверное, она приняла мудрое решение. Я жалею, что сам не уехал из Парижа. Но куда я поеду? Быть может, глупо, но я надеюсь на лучшее. Как и вы, мсье?
– Да.
– А что еще мы можем сделать? Сегодня я посылаю в Англию фотографии и свою статью. Нашей курьерской службой, в журнал «Стайл». Я тороплюсь, пока не стало слишком поздно.
– В самом деле? – спросил Люк.
Неужели этот докучливый парень всерьез думает, что его интересуют такие мелочи?
– Да. Возможно, это последняя отправка, а потом связь прервется. На сколько – тоже не знаю. Жаль, что я не отдал материалы вашей жене. Было бы и быстрее, и надежнее.
– Сомневаюсь, – сказал Люк.
Филипп Лелон удивленно посмотрел на него:
– А разве вы не позаботились о безопасности ее поездки?
– По-моему, вас это не касается.
– Простите, мсье. Всего вам доброго. Возьмите на всякий случай мою визитную карточку. Мало ли вам понадобятся дополнительные экземпляры этих фотографий.
Люк машинально взял карточку и сунул в карман. Иначе ведь не отцепится. Вряд ли ему когда-нибудь захочется снова встречаться с этим высокомерным гомиком.
– А сейчас прошу прощения: мне надо работать, – заявил Люк.
Он ехал в метро в направлении Парижской оперы, разглядывая снимки. Как он выдержит жизнь без нее? Без нее и ее матери? Научится ли он жить один?
Адель решила ехать дальше. Дети спали, воздух пока еще оставался прохладным. Надо пользоваться моментом. Потом, когда они проснутся, все равно придется останавливаться. А пока – в путь.