Нарисуй мне в небе солнце

– Я его только со стороны видела, Катя. Он не сидел передо мной. Я не видела его глаз, не говорила с ним.

– Мам… Зачем тебе его глаза? Вовка меня любит, и точка. Все. Я уверена в нем.

– А в себе, дочка?

– В себе тоже! – засмеялась я и разговор продолжать не стала, слишком трудный для меня.

Может быть, и стоило поговорить об этом с мамой, но я не смогла тогда. Боялась, наверно, что она скажет что-то такое, что остановит меня, а мне останавливаться не хотелось. Мне было по-прежнему пусто, плохо, одиноко. Ника уже точно вернулся из Испании – не на два месяца же он туда поехал, но ни разу мне не звонил, даже просто чтобы помолчать и послушать мой голос, удостовериться, что у меня все в порядке. Нет меня – и все. Он так решил. А я решила – буду с Колесовым, который меня любит.

Из зеркала на меня смотрела красивая, взрослая, немного усталая девушка. Но вполне положительная. Я оделась к Вовкиной маме поскромнее, даже не стала брать короткое платье, туфли на каблуках. Джинсовый сарафан до колен, в котором я приехала, и коса, в которую я заплела волосы, идеально подходили друг к другу. Я себе понравилась. Никого я не обманываю. Вовка мне друг? Друг. Он мне симпатичен? Более чем. Не противен нисколько. Раньше я даже не могла предположить, что нелепый Вовка может иметь ко мне какое-то отношение. А сейчас – имеет, и ничего, я вполне довольна жизнью. Мне с ним хорошо, как всегда хорошо в том месте, где тебе рады.

– Катюша, – Вовка заглянул в комнату, – пойдем обедать!

Татьяна Сергеевна трогательно приготовила просто новогодний обед. Салаты, разносолы, пирожки, горячее – курица с черносливом. Все было на самом деле вкусно. Она выставила и наливку. Вовка налил рюмочку себе, матери, а мне – нет.

– Кате не стоит пить, мам! – улыбнулся мой друг в ответ на вопросительный взгляд матери.

Не знаю, что она подумала. Может быть, что я беременна. Татьяна Сергеевна просто кивнула и не стала ничего спрашивать. Сегодня в автобусе, когда мы ехали и ехали по полям и перелескам, по бесконечной дороге, меня стало чуть подташнивать. И мелькнула мысль, от которой мне стало холодно и нехорошо. А… не беременна ли я на самом деле? Как-то я подозрительно выгляжу. На себя не похожа. Смирная, бледная…

Мы сидели за столом с Вовкой рядом. Я видела наше отражение в стекле буфета. Вовкино положительное лицо и мое – осунувшееся, грустное. Надо улыбнуться. Я заставила себя улыбнуться.

– Все хорошо? – тут же встревоженно спросил меня Колесов.

– Да.

– Ешь.

– Я ем.

– Мам, все просто необыкновенно вкусно.

– Ешь, Володенька. – Мать с любовью смотрела на Вовку, а мне становилось все неуютнее и неуютнее.

Она не смотрела на меня с неприязнью, она даже не смотрела на меня с любопытством. Но отчего-то я чувствовала – она все знает, она понимает, что я здесь – чтобы спрятаться от себя, от Ники, который меня не ищет. Вот я здесь сижу и думаю – а вдруг Ника позвонит, а меня и нет. Тогда он позвонит моей маме – как бывало не раз. А она скажет: «А Катюша уехала со своим женихом знакомиться с его матерью». И… И – что? Ника рванется меня отбирать у Вовки? Очень сомневаюсь. Затоскует. Станет писать стихи, он всегда пишет стихи, не заканчивая их, когда у него грустно на душе. У меня целый ворох листочков, исписанных его заковыристым почерком с двумя-тремя романтическими строчками, ни к чему не ведущими. Как собственно, и вся наша история. Была и вся вышла. И ничего не осталось. И ни к чему не привела. Потому что если я сейчас беременна, то только от Вовки, вариантов нету. Я с Никой давно-давно не встречаюсь.

От вновь пришедшей мысли о беременности у меня окончательно пропал аппетит. На тарелке лежал кусок курицы, не съесть, выбросить его было просто невозможно. Думаю, что Вовкина мама покупает курицу раз в месяц. Остальное время она ест овсянку и гречку, или даже перловку, та в три раза дешевле. И хлеб с чаем.

Я заставила себя откусить курицу, долго ее жевала, с трудом проглотила под внимательным взглядом Вовки.

– Что? – негромко спросил он.

– Ничего.

– Ты нормально себя чувствуешь?

– Укачало просто.

– Мам, ты ничего не выбрасывай, мы пойдем подышим. Можешь даже со стола не убирать!

– Сынок, вы в парк сходите, у нас там так красиво стало, памятник поставили.

– Хорошо! – Вовка подошел к матери, поцеловал ее, прижал к себе. – Мам, мы скоро, ладно? Отдыхай, ничего сама не убирай. Вернемся с Катей, тебе поможем.

Когда мы вышли на улицу, Вовка, вместо того чтобы взять меня за руку – во дворе сидели соседки и с огромным любопытством смотрели на нас, – довольно зло спросил:

– Зачем было ехать, чтобы так себя вести?

– Как, Вов?

– Ты себя в зеркале видела?

– Видела. Я специально в твоей комнате зеркало искала.

– Нашла?

– Нашла.

– И что там увидела?

Я промолчала. Зачем так со мной разговаривать? Я не обещала ему полюбить его сразу, я вообще ему ничего не обещала. Может быть, обещают не только словами? Вот Ника мне тоже ничего не обещал. А я почему-то почувствовала, что мы теперь будем вместе. Так и Вовка. Я молчу, а он думает, что так теперь будет всегда. Для него это – навсегда. А для меня?

– Тебе плохо? – Вовка пытливо заглядывал мне в глаза, доставая при этом пачку сигарет.

– Не кури, пожалуйста. Меня укачало, тошнит.

– От меня, от моей матери? – Вовка покрутил сигареты в руке, смял их изо всей силы и отшвырнул в траву.

– Вов… Ну что ты говоришь… – Я погладила его по щеке. Вовка резко отстранился от меня и даже покраснел. – Вова!.. Здравствуйте! – Я громко ответила бабушке, которая все махала и махала Вовке рукой. – Смотри, тебя зовут!

– Здорво, тетя Люда! – Вовка дружелюбно помахал ей, а на меня обернулся с такой же обидой и злостью. – Можешь уезжать, если хочешь. Я не думал, что…

– Да что ты завелся-то?

– Не знаю. Чувствую что-то не то. Сказать не могу, чувствую.

– Ну и дурак. Все хорошо. Я вот, знаешь… – Я замялась, подумала, стоит ли говорить ему о моих сомнениях насчет беременности. Нет, пока не буду. Подожду. Вдруг, правда, меня лишь укачало… Лицо просто у меня что-то изменилось… Моя мама всегда по лицам видит всех беременных. И я тоже научилась различать. Что-то меняется, появляется отстраненность, другая, вторая жизнь видна в лице гораздо раньше, чем начинает биться сердце у нового человека, зарождающегося внутри женщины.

– Тебе интересно посмотреть наш город?

Очень непривычно было, что Вовка задирался ко мне. Обычно это делаю я.

– Интересно, Вов, очень интересно! Я люблю маленькие русские города. Обожаю.

– А я Москву люблю, – вздохнул Вовка. – А она меня – нет.

При этом он так посмотрел на меня, что было понятно: Москва, которая не любит Вову Колесова, – это я.

– Сейчас прославишься, физиономию твою нарисуют на всех плакатах, в кино же тоже будет фильм, да?

– Будет. И что? Какое это имеет отношение к нам с тобой? Ты меня полюбишь за то, что я стану известным?

– Нет, конечно, то есть… Вов…

Я хотела сказать Вовке, что лет пять назад начала по утрам обливаться холодным душем. Воспитывать волю и одновременно закаляться, чтобы не болеть. У меня и правда перестала кружиться голова, которая кружилась с детства, меня теперь не так сильно и катастрофично укачивает в транспорте, я вот три часа сегодня проехала, даже грызла сухарики по дороге, и ничего, замутило уже потом. Но главное, на второй или даже на третий год я полюбила эту холодную воду, которую вначале просто терпеть не могла. С вечера с ужасом думала о том, что утром буду заставлять себя стоять под ледяным душем.