Нарисую себе счастье

Рывком Казимир перевернул меня, усаживая себе на колени. Глаза у него были совершенно шальные. Я вдруг поняла, что и ему этот урок дался непросто. Пальцы в моих волосах, губы на губах. Жадный, собственнический поцелуй, от которого я сама размякла как та глина. Хотелось хватать его за плечи, гладить, трогать, стянуть с него наконец рубаху, но я лишь развела испачканные руки в сторону, опасаясь вымазать его.

Платье распахнулось до пояса, обнажая грудь. Я взвыла от разочарования.

— А ну хватит!

Он застыл, окаменел, не то испугавшись, не то обидевшись.

— Нечестно! — зашипела я. — У меня руки грязные, не могу к тебе притронуться!

— Это всего лишь глина, — фыркнул он. — Я ее люблю и ни капли не боюсь.

Но все же длинным движением пальцев провел по моим кистям, и глина ссыпалась с моей кожи, как иссохшая чешуя. Я тут же вцепилась в ворот его рубахи.

Теперь-то он позволил мне все: и исследовать, и ласкать, и наслаждаться каждым мигом близости. Я никогда не думала, что умею быть столь распущенной и жадной до удовольствия. А он, хоть и пытался быть осторожным и неторопливым, но все же забылся, сорвался. Мы оба получили то, что хотели.

Глава 26. Сомнения

Голова болела нещадно. В последние дни головные боли преследовали меня все чаще. Мы даже не поехали из-за этого на свадьбу к Симеону и Матильде Озеровым, впрочем, я туда и не хотела. Я там не знала никого.

Но так дурно мне не было еще никогда. С трудом поднявшись с постели, я оделась и спустилась в гостиную.

— Где Казимир? — хрипло спросила матушку.

Кокетливо блеснув стеклами очков, она сообщила:

— Мир уехал на фабрику. Тебе не кажется, что его болезнь отступает, причем стремительно?

— Не знаю, я не лекарь, — буркнула я. — Потрогай мой лоб. Я думаю, у меня жар. Голова болит ужасно.

Матушка тут же подскочила и силой усадила меня в кресло. Подложила под спину подушку, прикоснулась губами ко лбу.

— Нет, ты прохладная. Может быть, послать за лекарем?

— Не нужно. Пусть Устя заварит травок каких-нибудь, она, думаю, знает.

— Я скажу. Покушай что-нибудь, милая!

— Я не голодна.

Мысль о еде вызывала лишь омерзение. Аппетита не было совершенно.

— Мне не нравится твой вид.

— Мне тоже. — Я попыталась улыбнуться, но как-то не вышло. И тогда я просто прикрыла глаза.

— Ты не в положении? — тихий вопрос матушки заставил меня дернуться и болезненно зашипеть.

— Кажется, нет.

— Жаль.

Приоткрыв один глаз, я с подозрением взглянула на мать: не шутит ли? Нет, она искренне огорчена. Внуков ей захотелось? Очень неожиданно.

— Я принесла вам чай с мятой, госпожа, — появилась в столовой Устя. — И горячих булочек, как вы любите.

— Какая я тебе госпожа, — пробормотала я. — Еще и на вы? При гостях хоть горшком называй, а по-домашнему не смущай.

— Так вы же теперь хозяйка.

— У меня от этого рога и копыта выросли? Нет? Ну и все.

Запах мяты разливался на всю комнату, и я понемногу оживала. С каждым глотком будто бы становилось легче. Немного полежав на диване, я окончательно пришла в себя и нашла даже силы на короткую прогулку. К обеду вернулся Казимир, веселый, румяный и довольный.

— Завтра еду на стекольный завод. Мари, хочешь?

— Если не разболеюсь, — вздохнула я и пожаловалась на утреннюю головную боль.

— Это к дождю, наверное, — не впечатлился супруг. — Сейчас ведь тебе лучше?

— Я почти в порядке.

— Я запрещаю сидеть с рисунками до полуночи, ясно? Отдыхай, золотце, ты слишком увлекаешься.

Еще бы мне не увлекаться! Казимиру пришло приглашение на главную выставку года — на Севере! Сам государь будет выбирать лучших ремесленников. Мир попросил меня придумать нечто особенное, чтобы все ахнули, но у меня пока не получалось. Рисунки были хороши, но цветы и фрукты, и даже осенний лес уже не восхищали меня. Нужно было другое. Я до поздней ночи искала то самое… и пока не нашла.

Ирисы? Розы? Тюльпаны? Икшарские мотивы? Все было не то. Яркое и сочное, даже и с позолотою — это запросто. А мне хотелось строгой элегантности. Хотя Мир уже отобрал несколько моих эскизов и увез на фабрику.

— Мастера мои все же справились с цветным стеклом, представляешь! И теперь льют слоями, чтобы цвета перетекали, как в радуге. Мне твой совет нужен будет. Что лучше на выставку везти — графины или кубки?

— Очки, — отмахнулась я. — Вещь крайне полезная. Я слышала, Озеровы уже патент получили на них?

— Да, славно вышло. Асур все больше зубами теперь занимается, а Данил увлекся проблемами с глазами. Молодцы парни, без дела не сидят. Я им на стекольный завод пропуска выписал, теперь они могут сами заказывать любые стекла.

Я кивнула. Дружба с целителями очень полезна. Взять хотя бы матушку — она уже продемонстрировала мне свежее полотенце, расшитое петухами и ромашками. Вроде бы самая простая вышивка, а радовалась она как ребенок. Обещала мне рубашку вышить — белым шелком по белой ткани.

Я все же поехала с мужем, тем более, что дороги были твердые, замерзшие. Снег, конечно, как выпал, так и растаял — это же Юг, тут всегда так. Но новая шубка есть новая шубка, от такой красоты в восторге забьется сердце любой женщины.

Казимир умел делать подарки. Он привез мне и шубку, и меховые перчатки, и новые сапожки. Жаль, что я ничем не могла его отблагодарить.

До Буйска путь неблизкий, мы заехали по дороге в усадьбу Озеровых, переночевали там, потом двинулись дальше. Сам завод был небольшой, всего в три цеха. И вот тут женщин не было совсем. Я как-то быстро догадалась, почему: внутри пылал огонь. мастера работали полуголые, в перчатках, в кожаных фартуках, прикрывавших блестящую от пота грудь. И все — чисто выбритые и с волосами, затянутыми платками. Многие в специальных очках. Глаза берегли.

Изготовление ваз и кубков было не менее красиво, чем гончарное дело. Я скинула шубку, быстро перестала смущаться и даже принялась раздавать непрошенные советы. Мне в конце концов подарили стеклянную розу нежно-голубого цвета и выставили из цеха, дабы не болталась под ногами.

Но до чего ж интересное дело — оборачивать тягучее, раскаленно-красное стекло вокруг форм, обрезая лишнее щипцами!

А стеклодувы? Как они это делают? Чудеса да и только! А мне можно попробовать? Казимиру мы не скажем, он в другом цехе занят.